Сосредоточенно глядя на него, Ренисенб медленно произнесла:

— Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Только то, чточеловек видит, может потрогать или съесть, только оно настоящее… Можнонаписать: «У меня двести сорок мер ячменя», но если на самом деле у тебя ихнет, это ничего не значит. Человек может написать ложь.

Хори улыбнулся, глядя на ее серьезное лицо.

— Ты помнишь, как чинил когда-то моего игрушечного льва? —вдруг спросила Ренисенб.

— Конечно, помню.

— А сейчас им играет Тети… Это тот же самый лев. — И,помолчав, доверчиво добавила:

— Когда Хей ушел в царство Осириса, я была безутешна. Нотеперь я вернулась домой и снова буду счастлива и забуду о своей печали —потому что здесь все осталось прежним. Ничто не изменилось.

— Ты уверена в этом?

Ренисенб насторожилась.

— Что ты хочешь сказать, Хори?

— Я хочу сказать, что все меняется. Восемь лет — немалыйсрок.

— Все здесь осталось прежним, — уверенно заявила Ренисенб.

— Тогда, возможно, перемена еще грядет.

— Нет, нет! — воскликнула Ренисенб. — Я хочу, чтобы все былопрежним.

— Но ты сама не та Ренисенб, которая уехала с Хеем.

— Нет, та! А если и не та, то скоро буду той.

— Назад возврата нет, Ренисенб. Это как при подсчетах,которыми я здесь занимаюсь: беру половину меры, добавляю к ней четверть, потомодну десятую, потом одну двадцать четвертую и в конце концов получаю совсемдругое число.

— Я та же Ренисенб.

— Но к Ренисенб все эти годы что-то добавлялось, и потомуона стала совсем другой!

— Нет, нет! Вот ты, например, ты остался прежним Хори.

— Думай, как хочешь, но в действительности это не так.

— Да, да, и Яхмос как всегда чем-то озабочен и встревожен, аСатипи по-прежнему помыкает им, и они с Кайт все так же ссорятся из-за циновоки бус, а потом, помирившись, как лучшие подруги, сидят вместе и смеются, иХенет, как и раньше, бесшумно подкрадывается и подслушивает и жалуется на своюсудьбу, и бабушка ворчит на рабынь из-за кусков полотна! Все, все как было! Акогда отец вернется домой, он поднимет шум, будет кричать: «Зачем вы этосделали?», «Почему не сделали того?», и Яхмос будет оправдываться, а Себектолько посмеется и скажет, что он тут ни при чем, и отец будет потакать Ипи,которому уже шестнадцать лет, так же, как потакал ему, когда тому было восемь,и все останется прежним! — выпалила она на одном дыхании и умолкла,обессиленная. Хори вздохнул и тихо возразил:

— Ты не понимаешь, Ренисенб. Бывает зло, которое приходит вдом извне, оно нападает на виду у всех, но есть зло, которое зреет изнутри, иего никто не замечает. Оно растет медленно, день ото дня, пока не поразит всевокруг, и тогда гибели не избежать.

Ренисенб смотрел на него, широко раскрыв глаза. Хори говорилкак-то странно, словно обращался не к ней, а к самому себе, размышляя вслух.

— Что ты хочешь сказать. Хори? — воскликнула она. — От твоихслов мне становится страшно.

— Я и сам боюсь.

— Но о чем ты говоришь? Какое зло имеешь в виду?

Он взглянул на нее и вдруг улыбнулся.

— Не обращай внимания, Ренисенб. Я говорил о болезнях,которые поражают плоды.

— Как хорошо! — с облегчением вздохнула Ренисенб. — А то ужя подумала… Я сама не знаю, что я подумала.

1

Сатипи, по своему обыкновению громогласно, на весь домнаставляла Яхмоса:

— Ты должен отстаивать свои права. Сколько раз я тебеговорила, с тобой никто не будет считаться, если ты не можешь постоять за себя.Твой отец велит тебе делать то одно, то совершенно другое, а потом спрашивает,почему ты не выполнил его приказаний. Ты же покорно выслушиваешь его и просишьпрощения за то, что не выполнил того, что он велел, хотя, богам известно,понять, чего он хочет, невозможно. Твой отец относится к тебе, как кбезответственному мальчишке! Словно тебе столько же лет, сколько Ипи.

— Мой отец никогда не относится ко мне, как к Ипи, — тиховозразил Яхмос.

— Разумеется, нет, — с удвоенной яростью переключилась нановую тему Сатипи. — Его безрассудная любовь совсем испортила этого баловня. Скаждым днем Ипи наглеет все больше и больше. Слоняется без дела, а стоит датьему поручение, заявляет, что оно ему не по силам. Безобразие! И все потому, чтознает — отец ему потворствует и всегда будет на его стороне. Вам с Себекомследует воспрепятствовать этому.

— Что толку? — пожал плечами Яхмос.

— От тебя с ума можно сойти, Яхмос, всегда ты так. Никакойтвердости характера, словно ты не мужчина. Что бы твой отец ни говорил, тысразу соглашаешься!

— Я очень уважаю отца.

— Правильно, и он этим пользуется. Ты же покорновыслушиваешь его обвинения и просишь прощения за то, в чем вовсе не виноват! Тыдолжен, когда надо, возражать ему, как это делает Себек. Себек никого небоится.

— Да, но вспомни, Сатипи, что мне, а не Себеку отец доверяетвести хозяйство. Отец не полагается на Себека. Дела решаю я, а не Себек.

— Именно поэтому отцу давно пора сделать тебя совладельцем!Когда он уезжает, ты заменяешь его во всем, даже совершаешь жреческие обряды.Все делаешь ты, и тем не менее никто не считает тебя полноправным хозяином.Этому надо положить конец. Тебе уже немало лет, а на тебя до сих пор смотряткак на мальчишку.

— Отец предпочитает быть единовластным владетелем, — ссомнением в голосе возразил Яхмос.

— Именно. Ему доставляет удовольствие, что все в этом домезависят от него и от его прихотей. От этого нам и так нелегко, а будет ещехуже. На сей раз, когда он приедет, ты должен поговорить с ним самымрешительным образом. Скажи ему, что требуешь узаконить твое положение изаписать это на папирусе.

— Он не будет слушать.

— Заставь его слушать. О, если бы я была мужчиной! Будь я натвоем месте, я бы знала, как поступить! Порой мне кажется, что мой муж нечеловек, а слизняк.

Яхмос вспыхнул.

— Ладно, посмотрим, что можно сделать. Быть может, на этотраз мне удастся поговорить с отцом, попросить его…