* * *

Машенька спала спокойно и крепко. Стараясь не разбудить ее,он осторожно провел ладонью по влажным волосам, коснулся губами худенькогоострого локотка. Не открывая глаз, она обняла его за шею и притянула к себе. Онтут же забыл и про кассету, и про чеченцев, и про полковника Константинова…

В ресторане «Парадиз», за тем же столиком, за которым сиделивчера доктор и Маша, сегодня обедали Елизавета Максимовна, Глеб Евгеньевич иАрсюша. Обслуживала их официантка Ларочка.

— Елизавета Максимовна, — ворковала она, раскладываяприборы, — вы потрясающе выглядите. Как вам это удается? Поделитесь секретом!

— Ларочка, я ем мало, а сплю много, — улыбнуласьБелозерская, — вот и весь секрет.

— Все-таки у балерин какая-то особенная осанка и посадкаголовы… За версту видно, что балерина. Ни с кем не перепутаешь, — продолжалаЛариса, — в этом, наверное, тоже какой-нибудь секрет?

— Конечно, — кивнула Лиза, — все дело в кнопке.

— В какой кнопке? — удивилась официантка.

— В обыкновенной. Канцелярской. Понимаете, Ларочка, когдаребенок начинает заниматься танцем, ему иногда приходится выправлять осанку.Прилепляют полоску лейкопластыря вдоль позвоночника, а под пластырь, междулопатками, вставляют канцелярскую кнопку. Чуть сгорбишься — кнопка впивается вспину. Очень больно.

— Да, — вздохнула Лариса, — хочешь стать красивой — страдай…Осанка у женщины — это главное. Вот вчера заглянул к нам один наш постоянныйпосетитель, старый холостяк, впервые пришел с дамой. Даже дамой назвать нельзя,так, пацанка, пигалица, лет восемнадцать. А осанка — королевская. Саматощенькая, маленькая, смотреть не на что, а голову держит, как балерина, сразувидно. Я даже спросить хотела, не занимается ли она балетом, но не решилась.Знаете, они такая странная пара. Его-то я хорошо знаю.

Арсюша не выдержал и презрительно фыркнул. Но промолчал.Лариса удивленно взглянула на него и продолжала:

— Так вот, он человек солидный, в городе известный. Емусорок пять, жена от него сбежала лет десять назад. С тех пор он один, как сыч,и такую себе завел пацанку! Я, конечно, человек без предрассудков, но она ему вдочери годится. Причем девчонка, судя по речи, москвичка. Скромненькая такая,наверняка из приличной семьи… Ой, простите, я заболталась. Ваше горячее ужеготово! — И Ларочка убежала на кухню.

Тут Арсюшу прорвало:

— Мама! Глеб! Почему вы все это слушали?! Как ей не стыднообсуждать людей! Она же сплетница! К ней приходят, садятся за столик, а онапотом всем свистит: кто, да с кем, и зачем, и почему!

— Она обсуждает их, а ты теперь с нами — ее, — улыбнуласьБелозерская, — получается замкнутый круг.

— Для нее самое интересное — наблюдать и делитьсявпечатлениями, — заступился полковник за Ларису, — она ведь не сказала ничегодурного. Тем более мы никогда того человека и ту девушку не увидим, а они неувидят нас. А вот ты судишь взрослых при первой возможности, и, как я заметил,не без удовольствия. Да, сплетничать плохо. Но и судить других за это — нелучше. В принципе это одно и то же. Мама правильно сказала: замкнутый круг.

Арсюша надулся, больше не произнес ни слова, однако котлетупо-киевски съел за милую душу.

Официантка Лариса Величко не была сплетницей. На самом делеона человек молчаливый и скрытный. Но никто этого не знал. Все считали Ларисуболтушкой-хохотушкой, даже ее собственный муж любил повторять: «Ты, Лариска,десять раз ляпнешь что-нибудь и ни одного раза не подумаешь!» И Лариса виноваторазводила руками: «Откуда я знаю, что думаю, пока не скажу это вслух? Ну, такаяя — язык без костей. Что же теперь делать?»

Однако никогда она ничего не «ляпала», не подумав. Подобноелегкомыслие могло стоить ей слишком дорого…

Двенадцать лет назад Лариса закончилапрофессионально-техническое училище пищевой промышленности. Она мечтала статьповаром, великим кулинаром, хотела поступить в пищевой институт. После училищаее распределили в грязную общепитовскую столовку, где воняло несвежими хлебнымикотлетами и склизкими тряпками, посетители матерились, хлопали молоденькуюраздатчицу по ягодицам и хватали за грудь. Большинство из них работалишоферами-дальнобойщиками, в выражениях и жестах стесняться эта публика непривыкла.

В пищевой институт Лариса не поступила — два года подряднедобирала баллы, поняла, нужен хороший, крепкий блат — слишком уж доходныеместа ждут выпускников института, плюнула, осталась работать в столовке. Наиждивении у Ларисы находились больная мать с пенсией по инвалидности и братишкачетырнадцати лет. А общепит подкармливал, и неплохо — то маслом, то мясом. Вотна мясе Ларису и поймали. На говяжьей вырезке. Воровали в столовой все — отуборщиц до директора. Никто с пустыми сумками с работы не уходил. Но поймалиименно Ларису.

Жирный армянин-директор долго мытарил ее в своем кабинете,крутил перед носом коротким волосатым пальцем, без конца вытирал бумажнымисалфетками потеющую лысину в кудрявом черном пуху, повторял: «хищения,прокуратура». В общем, она сразу поняла, в чем дело. Он давно к ней подкатывал,и так, и сяк. Вот и подкатил — бесповоротно. Делать нечего. Разговор закончилсяу него в квартире, в койке. Жена и двое детей в это время, естественно,отсутствовали.

Поначалу все это казалось очень противным. Армянин сильно потел,у него вечно от ног пахло. В любви он становился груб и ненасытен, в самыегорячие мгновения начинал повизгивать тоненько и жалобно, как юный кабанчик.Однако ко всему привыкаешь. И Лариса привыкла. Тем более он и подарки дарил, иденьгами помогал, и пристроил ее в приличный, чистый дорогой ресторан, гденикто за грудь не хватал.

И все бы ничего, если бы через год армянину не прострелиличереп, прямо на улице, среди бела дня. Началось следствие, к Ларе в дом пришлис обыском, подняли линолеум на кухне и обнаружили в полу тайник с тремяпакетами героина.

Лара вспомнила, как три месяца назад армянин, сидя вечеркому нее на кухне, поддел носком ботинка разодранный линолеум и сказал:

— Плохо живешь, Лариса, надо ремонт на кухне сделать. Япришлю ребят.

Буквально на следующий день явились два парня, балагуря инасвистывая, перестелили на кухне линолеум, поклеили моющиеся обои, побелилипотолок и ушли, не взяв ни копеечки, сообщив, что за все заплачено — и заматериалы, и за работу. Лариса и ее мама нарадоваться не могли на зеленый, какмолодая травка, кухонный пол, на обои в светлых ландышах. Только братишка ходилмрачный и говорил: «Влипнешь ты, Лариска, со своим армяном, ох влипнешь!»

Братишка оказался прав. Влипла Лариса — всего через тримесяца после бесплатного ремонта. Без конца ее вызывали в городскуюпрокуратуру, подписку о невыезде взяли. Она рассказывала молодому следователювсе честно, как на духу. Уже на третьем допросе появился в уголке кабинетачеловек в штатском, который даже не представился, сидел, слушал, покуривал. Апотом уж подступил к Ларисе с разговором: