Однажды ему удалось убедить трех первокурсников, что придиспансеризации необходимо сдавать не только анализ мочи, но и анализ спермы,причем не в лабораторию приносить баночки, а отдавать непосредственно в рукиврачу-урологу, шестидесятилетней старой деве.

Через два дня на столе перед урологом стояли три баночкииз-под майонеза, на каждой аккуратно наклеена бумажка с фамилией и именем.

— Что это? — спросила пожилая строгая дама, разглядывая насвет содержимое одной из баночек, но тут же догадалась и после длинноймучительной паузы задала следующий вопрос:

— Каким способом вы это получили?

Трое первокурсников густо покраснели, долго молчали, наконецодин, худенький очкарик из Тулы, ответил еле слышно:

— Подростковым, товарищ доктор.

Чем старше становился Юраш, чем выше поднимался по служебнойлестнице, тем тоньше и разнообразней становились его «practical jokes». Умениеубедить кого угодно в чем угодно, завоевать полное доверие, рассмешить до слезвесьма помогало полковнику ФСБ Юрию Николаевичу Лазареву в его деликатнойработе.

Два полковника сели на лавочку перед пляжем.

— Как Лиза? Как Арсений? — спросил Лазарев.

— Спасибо, нормально. А твои?

При внешнем образе дамского угодника и гуляки-бабника Юрашоставался верным, любящим мужем и нежным отцом. У него было трое детей —девочка и два мальчика.

— Наталья девятый класс закончила, Антон — прапорщик уже, аАндрюха перешел на четвертый курс и жениться собирается. Ох, Глебушка, надаетмне господин генерал по шее за это наше тайное свидание, — сообщил он, не меняяинтонации, будто продолжал рассказывать о своих семейных делах.

— Зачем Головню взяли? Я шел за ним тихонько, без шума, а выугробили, — тихо спросил Константинов.

— Да кто ж его гробил? Кто ж знал, что у него сложноеэндокринное заболевание? Криз случился на нервной почве, откачали, а ночью —вторая волна пошла. Он и помер.

— Что же это за болезнь такая? Просвети меня по старойдружбе.

— Да черт его знает, что-то со щитовидной железой связано.Ты можешь зайти в областное управление, там вся медицинская документация,результаты вскрытия.

— Вскрытие, конечно, полностью подтвердило, что умеретьГоловне никто не помог.

— Глебушка, да ты что? Мы ж его охраняли, как зеницу ока,лелеяли и берегли! Ты уж совсем о нас стал плохо думать.

— Эй, Юраш, а ты никак оправдываешься? — улыбнулсяКонстантинов.

— Черствый ты человек, Глеб Евгеньевич. Нет чтобы словодоброе сказать старому другу, ты все со своими подколками. Везде тебе мерещатсявраги-заговорщики.

— Ладно, Юраш, прости. Но на твоем месте я бы вызвалвсе-таки специалиста из Москвы. Для повторного вскрытия.

— За что же так обижать местных товарищей? Доверять надолюдям, Глебушка. Недоверие напрягает и разобщает. И потом… Кремировали ужетвоего Головню.

— Как? Когда?!

— Сегодня утречком. С гражданской панихидой, со всемипочестями, положенными по рангу. Вдова плакала-убивалась, детки-сиротки,мать-старушка в черном платочке, залпы оружейного салюта, скорбные лицасослуживцев… Про арест, конечно, ни слова — о мертвых или хорошо, или ничего.Скоропостижно скончался доблестный капитан, сгорел на службе, не щадя себя,защищая покой сограждан.

— А с барменом что? Тоже скоропостижно скончался?

— Глеб, ну нельзя же так! — поморщился Лазарев. — Бармена мыотпустили, вежливо извинились. Он ведь Головне долг отдавал. У старшей дочериприближался день рождения, вот он и одолжил у капитана на подарок и застольетри тысячи долларов. На полторы тысячи дочке комплект купил, сережки и колечкос бриллиантами, даже чек предъявил из ювелирного магазина. А остальные полторытысячи кинул на застолье.

— Сколько лет дочке исполнилось?

— Пятнадцать.

Быстрым движением Лазарев выбил сигарету из пачки,спохватившись, протянул пачку Константинову. Тот отказался:

— Спасибо, Юраш, твой «Парламент» для меня слабоват. Япривык к «Честерфилду», — он достал свою пачку.

Закурили.

— Смотри, Глеб, в нашем с тобой возрасте крепкие сигаретыкурить вредно. А лучше вообще бросать.

— Лучше, конечно, бросать, — согласился Константинов, —знаешь, Юраш, если мы с тобой перешли к разговору о вреде курения, то пора намрасходиться. Спать пора. Ты мне больше ничего сказать не хочешь?

— Я? Тебе? Ничего… Ну разве что рад был тебя повидать. Надонам, Глебушка, иногда и просто так встречаться, без всякого дела. Нам бы стобой в Москве надо как-нибудь в баньку сходить, пивка выпить, а то совсем мыочерствели, разучились общаться просто так.

— Да, Юраш. Я тоже рад встрече. И в баньку сходимобязательно, и пивка попьем. Только прошу тебя по старой дружбе, не трогайте выРевенко. Вот представь — возьмете вы его, а у него вдруг тоже, как у Головни,начнется приступ какой-нибудь сложной болезни. Ведь от неожиданностей никто незастрахован, а вы — особенно. А вторая такая накладка будет значить толькоодно: кто-то из вашей конторы сильно против ареста знаменитого чеченца, кто-токрепко с чеченцем повязан.

— А если мы его возьмем, но приступа не случится? — тихоспросил Лазарев. — Это что будет значить?

— То же самое, Юраш. То же самое. Если вы тронете Ревенко,то засветитесь, ярко и неугасимо. Это не только мое мнение. Это факт, известныйв моем департаменте и за его пределами. Так что держитесь от греха подальше, нетрогайте доктора Ревенко. Ведь Ахмеджанова мы возьмем в любом случае. Если выперестанете нам мешать, то все, что он скажет, останется между нами,смежниками.

— А ты, Глебушка, не преувеличиваешь? Константиновпреувеличивал. Пока никто, кроме него, не догадывался, что возможный арестдоктора Ревенко службой ФСБ засветит чье-то активное нежелание взятьАхмеджанова живым. Но он чувствовал: ход сделан правильный и в определеннойстепени Ревенко обезопасили.

— Нет, Юра, я не преувеличиваю. А даже преуменьшаю. Ну зачемнам межведомственные разборки в такой острый момент? Кому от этого лучше? Ты ужкак-нибудь объясни своим коллегам, что можем с чистой душой отдать им потом вселавры. Помнишь, как сказал Шелленберг в «Семнадцати мгновениях»? «Какаяразница, кого погладят по головке и кому дадут конфетку?»

— А ты помнишь, что ему ответил Мюллер? «Я не люблюсладкого». Так вот, я тебе, Глебушка, тоже скажу, я не люблю сладкого.