– Мух с котлетами мешаете, – пожал плечамиЗабелин. – У бани вас поджидал поклонник. Вчера кто-то из местных баловался,«следы кровавые оставлял», как только в книжках да в кино бывает. Навернякаподросток какой-нибудь детективов начитался-насмотрелся, наслушался обубийстве, вот и решил… подшутить. А кто убил Ледянину, выясняет следствие. Воти все.

Маша прикрыла глаза рукой, потому что с утра они слезилисьот яркого света – она слишком долго просидела накануне перед экраном ноутбука.Он был прав, этот насупленный дядька, совершенно непохожий на следователя. Длянего три события действительно не связаны между собой.

– Нам было очень страшно вчера, – тихопожаловалась она, в общем-то не рассчитывая на его сочувствие. – Рука застеклом… Я испугалась, что он хочет детей убить.

– Да я понимаю, – к ее удивлению, мягко отозвалсяЗабелин. – Вы женщина молодая, приехали отдыхать, а тут такие неприятныесобытия. Уезжать вам надо, вот что я скажу. Если вы хулиганов боитесь, то вИгошине вам не отдых будет, а сплошное мучение.

– Может быть, вы хотя бы следы поищете? – умоляющесказала Маша, поднимая на него глаза. – Он стоял под окном – значит,должны быть следы!

Она не стала говорить о том, в чем была уверена сама: тот,кто приходил вчера, был около самой двери. Ей не показалось, когда она заметилатень. Он был совсем рядом, явно собирался проникнуть в дом, и Димкиназабывчивость очень помогла ему. Почти помогла. Если бы она не успела захлопнутьдверь… Если бы она не была так напугана.

Борис Петрович покачал головой и встал. «Покушение! Вотведь, выдернули меня опять в свое Игошино…»

– Ладно, следы посмотрим, – согласился он, заранеезная, что ничего не выйдет.

И, разумеется, оказался прав. Под окном росла высокая трава,на которой никаких следов остаться не могло. Она вроде и примята-то не была.

– Убедились? – повернулся он к Маше, стоявшейрядом.

Та молча кивнула.

– Тогда всего хорошего, – пожелал Забелин,собираясь уходить.

– Подождите, а что с Митей? – спросила уже ему вспину Маша.

– А что с ним? – удивился Борис Петрович,оборачиваясь. – Следствие идет, к Егорову избрана мера пресечения – арест.Все нормально.

– Понятно. До свиданья, – тоскливо сказалаМаша. – «Все нормально»… – с горечью повторила она, как толькоследователь скрылся за углом. – Чурбан!

«А чего, собственно, я хочу от него? – тут жепоинтересовалась Маша у самой себя. – Для него и в самом деле все идетнормально. Преступника они нашли, отдадут его под суд с чистой совестью, вот ивсе».

Потом вспомнила, какой казенной стала интонация следователя,когда тот отвечал ей про Митю, и усмехнулась. «А чего еще можно было от негоожидать – внимательного человеческого отношения? Он и так проявил его,согласившись поискать следы. Хотя бы за это стоило сказать спасибо».

– Мам, – робко позвал ее Костя, выглянув из-заугла. – К тебе дядя Сережа пришел.

В отличие от следователя, Бабкин выслушал Машу не простосерьезно – с каменным лицом. Они сидели за столом на веранде друг напротивдруга, пока Костя с Димкой вырезали во дворе арбалет, а Ирина делала вид, чточитает учебник. Двадцать минут назад Маша случайно заметила под ее учебникомзнакомый том, но говорить ничего не стала. В конце концов, Лукьяненко подойдетсейчас девочке больше, чем история СССР.

Сергей не перебивал, не задавал вопросов, не иронизировал, иблагодарная Маша рассказала все подробно и детально.

– Почему ко мне не прибежала? – первое, чтоспросил Сергей, когда она закончила.

– Я хотела, – сказала Маша честно. – Детей несмогла дома оставить одних. Я ведь думала, что он уже внутри…

– А он был снаружи, – закончил Бабкин. –Ходил, прислушивался… Дождался, когда все вы соберетесь в одной комнате, ирешил вас напугать. Одно непонятно – что бы он делал, если бы Костя неотодвинул занавеску.

Маша недоуменно помолчала, потом до нее дошло:

– Подожди, Костя здесь ни при чем! Неужели ты думаешь…

– Да не думаю я! Я вообще не о том! – перебил ее Бабкин,сердясь, что приходится объяснять очевидные вещи. – Пойми, он не могзнать, что вы отодвинете занавеску, – а, значит, у него было несколькоидей. Какая-нибудь из них должна была сработать. Меня интересует вопрос: какимибыли остальные?

Маша вспомнила руку за стеклом и поморщилась.

– Мне сейчас непонятно, с чего мы такперепугались, – призналась она Сергею. – Нет, с Ириной все ясно, онау нас девочка впечатлительная. Димка такой же, если не хуже. Но я-то –взрослая, казалось бы, тетка! Ну ходит дурачок по деревне, руку к окнуприжимает… Что страшного? Неприятно, конечно. Надо было выскочить и по шее емунадавать! – азартно прибавила она.

Бабкин, слегка оторопев, смотрел на расхрабрившуюся Машу. Онне сомневался, что дело гораздо серьезнее, чем кажется ей сейчас, при светедня. Не потому, что ему подсказывала это интуиция, а потому, что он умеланализировать факты. Один из них говорил, что ничего подобного в деревне на егопамяти не случалось, а в сочетании с убийством, произошедшим в доме Егоровых, картинкавыстраивалась мрачная и нехорошая.

– Знаешь, Маша, возвращалась бы ты в город, –скрепя сердце произнес Сергей.

Она быстро взглянула на него, и в серых глазах что-топромелькнуло. Он не понял, что.

– Почему? – суховато спросила она.

Бабкина нельзя было назвать человеком, чувствительным ксменам женского настроения, но даже он почувствовал в Маше перемену. Только незнал, чем ее объяснить.

– Потому что здесь опасно, – нахмурившись,объяснил он и без того очевидное. – Тебя два раза поджидали, оба раза испугали…Тыхочешь дождаться третьего?

И снова лицо ее изменилось. Сначала промелькнул страх,который внезапно сменился облегчением.

– Ты хочешь, чтобы мы уехали, не потому, что мы тебенадоели с расследованием? – напрямик спросила Маша, решив не лукавить.

Теперь настала очередь Сергея изумленно смотреть на нее.Надо же было такое придумать!

– Я хочу, чтобы вы уехали, потому что здесьопасно, – повторил он еще раз. – Слушай, не ищи в моих словахскрытого смысла, пожалуйста. Его там нет.

Маша сначала хмыкнула, а потом рассмеялась.

– Ладно, не буду, – согласилась она весело, ночерез секунду опять помрачнела. – А уехать я не могу. Вероника завтравернется – как я ее одну оставлю?

– У нее дочь взрослая, – напомнил Бабкин.

– Во-первых, ее взрослая дочь – полуребенок, –покачала головой Маша. – А во-вторых… Помнишь, я тебе говорила, что многоеиз слов Ледяниной оказывалось потом верным? Так вот, Ирину она называлаистеричкой. И, знаешь, она и в самом деле неуравновешенная девочка. Такойтипичный подросток, сконцентрированный на себе и своих глубоких переживаниях,которые нам, тупым взрослым, не понять. Есть в ней такая неприятная чер??а,Ледянина была права.