«4. Ибо, если Бог ангелов согрешивших не пощадил, но, связавузами адского мрака, предал блюсти на суд для наказания;

5. И если не пощадил первого мира, но в восьми душахсохранил семейство Ноя, проповедника правды, когда навел потоп на мирнечестивых;

6. И если города Содомские и Гоморрские, осудив наистребление, превратил в пепел, показав пример будущим нечестивцам,

…9. То конечно знает Господь, как избавлять благочестивых отискушения, а беззаконников соблюдать ко дню суда, для наказания…»

И здесь же на полях – надпись от руки: «Он сам знает, кого иза что наказывать. И не мне, глупой и грешной, вмешиваться в это. Я не имелаправа».

Следующая страница была еще более выразительной. Тем жежелтым маркером выделено:

«22. Но с ними случается по верной пословице: песвозвращается на свою блевотину, и вымытая свинья идет валяться в грязи».

А рядом приписано: «После того что я сделала, слово Господаменя не спасет. Я впала в страшный грех, пожелав смерти ближнему, и даже поняв,что натворила, я уже не смогу очиститься. Единственное, что мнеостается, – вернуться в свою блевотину, в свою грязь, и пожелать смертисебе самой. Я знаю, что это – такой же тяжкий грех, как и тот».

– Ну как, впечатляет? – раздался у Насти над ухомвысокий тенорок Ольшанского.

Она подняла голову и растерянно посмотрела на него.

– Весьма. Получается, тянет на признание в убийствеШироковой?

– Еще как тянет. Правда, надо посмотреть, чьей рукойсделаны записи на полях. Но в целом все идет к тому, что Широкову убила ееподруга. Мы ведь и без этого ее подозревали, у нее, если ты помнишь, не былоалиби на момент убийства Людмилы. А твоя знакомая видела Широкову часа примерноза два до убийства выходящей на станции метро «Академическая», где как раз иживет Сергиенко. Так что все одно к одному.

Настя отдала следователю книгу и попыталась было подняться сдивана, совсем забыв о коварном простреле в пояснице. И тут же с воплемсхватилась за спину и плюхнулась обратно на диван.

– Это еще что? – недовольно нахмурился Ольшанский.

– Это называется прострел, – пробормотала Настя,стараясь поворачиваться как можно аккуратнее и медленнее. – КонстантинМихайлович, где Айрумян? Не уехал еще?

– Нет, на лестнице с соседями общается. Ты ж егознаешь, старого болтуна, у него и так-то рот не закрывается, а уж после осмотратрупа в него как бес вселяется, до того ему поговорить охота.

– Не кривите душой, гражданин начальничек, –Настя, кряхтя, сумела принять вертикальное положение, – вы после такихзаходов Айрумяна по соседям обрастаете массой полезной информации. Нашего дедаГургена сплетники обожают, уж не знаю, чем он их так к себе расположить умеет,но факт остается фактом: ему рассказывают куда больше, чем, например, личновам. Пойду поклянчу какой-нибудь заморской отравы, а то ведь до дома не доеду.Черт-те что, ни сесть, ни встать.

– Ладно, не ной, отвезу, – буркнулОльшанский. – Иди на кухню, смени Лесникова, он мне здесь нужен. Поразакругляться, мы тут уже четвертый час возимся.

Настя послушно вышла из комнаты. На кухне Игорь Лесников,высокий и красивый оперативник, имеющий репутацию самого серьезного человека вМУРе, беседовал с отцом покойной Любы Сергиенко, вернее, пытался беседовать,потому что крупный, с суровым грубоватым лицом мужчина лет пятидесяти пяти явноплохо понимал смысл задаваемых ему вопросов и так же плохо формулировал ответы.Но это и понятно. Прийти с работы, узнать, что твоя дочь повесилась, а жена присмерти – и после этого сохранять способность здраво мыслить и четкоформулировать? Для киносценария, может, и подойдет, но никак не для реальнойжизни.

Увидев Настю, Лесников слегка кивнул ей, не прерывая начатойфразы:

– Вы видели, что ваша дочь не пытается устроиться на работуи в то же время делается с каждым днем все более отчужденной. Неужели вас этоне насторожило?

– Мы думали – любовь… Знаете, она приехала из Турцииуже какая-то… В общем, не такая… И к Стрельникову не поехала. До Турции двагода у него жила, домой как в гости забегала… А после Турции все дома сидела…Мы с женой думали, у нее там, за границей, роман случился, она Стрельникову-тосвоему изменила, вот и переживает, мучается, потому и дома живет, к нему невозвращается… Я настаивал, чтобы она шла работать.

Лесников снова взглянул на Настю и поднялся из-за кухонногостола.

– Виктор Иванович, это Анастасия Павловна, она работаетвместе со мной. Поговорите с ней, пожалуйста, а я отлучусь ненадолго.

Сергиенко равнодушно кивнул, словно ему было глубокобезразлично, кто из работников милиции будет с ним разговаривать. Настясобралась было сесть на место Игоря, но вовремя спохватилась, что сделать этобудет не так-то просто. Одно дело – стонать и кряхтеть на глазах у следователя,который знает тебя много лет, и совсем другое – на глазах у раздавленноговнезапно свалившимся горем человека. Поэтому она просто прислонилась к стене изаняла удобное, насколько это вообще было возможно, устойчивое положение.

– Вы настаивали, чтобы Люба шла работать, –повторила Настя его последнюю фразу. – А что она вам отвечала?

– Что успеет… Ей работа в Турции засчитывается каккомандировка, то есть без выходных как будто… Ну вот, ей теперь отгулыполагаются… Как при вахтовом методе… А потом подружка ее погибла, с которойЛюбочка в Турцию ездила. Люба очень переживала, прямо почернела вся от горя,все плакала, ночами не спала, не ела ничего… Какая уж тут работа. Господи, нукакое это все имеет значение?! Неужели вы думаете, она с собой покончила отбезделья? Какая разница, почему она не работала!

– Никакой, – согласилась Настя. – Просто мневажно понять, что Люба делала целыми днями, о чем думала, куда ходила, с кемразговаривала. Вы должны понимать: то, что она сделала, она сделала не простотак, не под влиянием одного рокового момента. Она долго думала об этом,готовилась к своему страшному шагу. И мне важно знать, о чем именно она думалаи почему готовилась к этому.

– Откуда вы знаете?

В глазах Сергиенко появился проблеск осмысленности, словновпервые разговор коснулся чего-то такого, что могло бы быть ему интересным.

– Мы нашли книгу, «Новый завет», с пометками на полях.Если эти пометки делала Люба, то совершенно очевидно, что она долго размышляланад вопросами греха, вины и наказания. О каком грехе идет речь, ВикторИванович?

– Не знаю.

Но Настя видела, что он лжет. Сергиенко знал. Или по крайнеймере догадывался. Как все одинаково в этом мире, подумала она. Стрельниковскрывает от следствия любовную переписку своей невесты, чтобы не бросать теньна ее доброе имя. Виктор Иванович Сергиенко знает о своей дочери что-топорочащее, но тоже молчит, чтобы сберечь ее репутацию. Хотя ни Миле Широковой,ни Любе повредить это уже не может, им уже все равно.