вот поняв, что останусь без яхты, почувствовал себя генералом Епанчиным, когда ехали с ним в машине после подписания предварительного договора.

44

Двенадцатого июля в Мадриде правые радикалы убили лейтенанта-республиканца Хосе дель Кастильо, а через несколько часов его соратники грохнули лидера монархистов Хосе Кальво Сотело. Скорее всего, повздорили два парня из-за бабы — и через неделю началась гражданская война. Генерал Франсиско Франко по кличке Пекеньо (Коротышка), потому что был мал ростом и имел высокий голос, поднял мятеж на Канарских островах, а потом и в испанской колонии Марокко. На следующий день его поддержали в метрополии. Наверное, неделя потребовалась на согласование действий. Дальше пошло по нарастающей.

Поскольку я знал, что война в Испании продлится три года, не спешил, ждал покупателя, который объявился только в конце августа. Это был Роберт Хейз — полноватый румянощекий тип сорока семи лет с рыжеватыми вихрами, торчавшими из-под белой соломенной шляпы и уже не модными бакенбардами. Самое забавное, что прочитал он объявление о продаже виллы в английской газете «Таймс», которую ему присылали в номер самой большой и шикарной каннской гостиницы «Величественный барьер», построенной в тот год, когда я купил виллу. Как сказал мне позже, сперва его заинтересовала яхта, а потом решил купить вместе с ней и собственное жилье.

— В гостинице тяжело жить. Французы такие шумные, — пожаловался он.

— С этим трудно не согласиться, мистер Хейз, — сказал я.

— Чем ты занимаешься? — поинтересовался он.

— Старший партнер в сети автомобильных заправочных, — ответил я.

— А я владелец текстильной фабрики в Манчестере. Решил отойти от дел, доверил управление наемному директору, — сообщил он и спросил, ненавязчиво, как бы ненароком, глядя мне в глаза. — Почему продаешь виллу и яхту?

— Мы здесь жили только два месяца летом. Приезжали большой семьей и с родственниками жены. Старшие дети выросли, им здесь неинтересно, а нам с женой и младшим сыном так много не надо. Неразумно тратить деньги на содержание дорогого имущества, которым почти не пользуешься. Дешевле будет снимать номер в гостинице на месяц. К тому же, у нас автомобильный бум начался, собираемся расшириться, залезть в соседние кантоны, но не хочется брать кредит. Недавний кризис научил быть осторожными в этом вопросе, — подробно рассказал я.

— Да, меня тоже тряхнуло основательно, думал, не выберусь, — пожаловался Роберт Хейз. — Поэтому и решил отойти от дел.

То ли еще будет через четыре года! Говорить ему об этом не стал, чтобы не спугнуть.

Ему понравились и яхта, и вилла, и даже мой автомобиль. У него чисто английская любовь ко всему старому. Мы сошлись на начальной цене — миллионе трехстах тысячах франков, но вместе с яхтой и «мерседесом». Роберт Хейз решил, что продавил меня, а я знал, что он влип по-крупному. Хотя, если переживет войну и протянет еще лет десять-пятнадцать, продаст виллу намного дороже.

Я отправил в Женеву Вероник и сына, у которого через два дня начинался учебный год, на четырехместном самолёте «Дорнье-Комета» швейцарской авиакомпании «Swissair», как назывались после слияния мои бывшие конкуренты «Balair» и «Ad Astra Aero», а сам остался в Антибе, дожидаясь, когда нотариус проверит и оформит сделку по продаже виллы. Это был тот же самый, только постаревший на одиннадцать лет, ставший совсем седым и неприлично медлительным. Мурыжил он нас три недели, но все-таки оформил.

— Могу выдать чек на английский банк «Барклайс», чтобы нам обоим не терять на обмене валют. Это очень надежный банк, — предложил Роберт Хейз.

Знал бы он, кому это говорит!

— Имел с ним дело, — признался я, не уточнив, какое именно.

В Женеву я поехал на поезде с пересадкой в Лионе. Французские вагоны первого класса все еще далеки от «Восточного экспресса». Впрочем, при их расстояниях это неудивительно. Шесть с половиной часов я просидел в почти пустом вагоне до Лиона, там прождал три часа и за два с половиной добрался до Женевы. Деньги, полученные от продажи виллы, яхты и автомобиля я вложил в тридцатилетние облигации четырех с половиной процентного займа, выпущенного кантоном после того, как швейцарский франк был отвязан от золота и сильно подешевел, и срочно потребовались деньги на выполнение социальных обязательств.

45

На испанской стороне границы в здании погранично-таможенной службы одноэтажном, старом и обшарпанном, ни души. Я вышел к нему ночью, обогнув по дуге французский пост, расположенный в паре сотнях метров, и дождался там рассвета. Оконные рамы кто-то неаккуратно выковырял. Битое стекло не увидел, значит, крестьяне прихватили то, что было плохо приколочено. Не пропадать же добру! Внутри остались деревянные стеллажи у стен, пустые, покрытые пылью, и на полу валялись исписанные синими чернилами листы бумаги. На юг, петляя между холмами или поднимаясь на них и спускаясь, вела асфальтная дорога в колдобинах, по которой я с рюкзаком за спиной зашагал в сторону города Фигерас.

Примерно через час добрался до поселения Ла-Жункера, знакомое мне, если не ошибаюсь, под римским названием Юнкера на Геркулесовой дороге, соединяющей Кадис с Римом. Оно теперь без крепостных стен, но всё такое же унылое, утомлённое знойным солнцем, несмотря на то, что была вторая половина сентября. Одноэтажные дома из местного светло-коричневого известняка. Маленькие дворы огорожены высокими каменными заборами. На многих зданиях красно-черные флаги анархистов. Время сиесты. На улицах пусто, даже собак и кур не видно. Такое впечатление, что городок вымер.

На главной площади церковь с сорванной дверью, которая лежала на каменном крыльце в три ступени. Напротив трактир с деревянным кувшином, висящим на цепочке на горизонтальном штоке под черно-красным флагом на вертикальном. Окна закрыты деревянными жалюзи, синяя краска на которых облупилась во многих местах. Дверь тоже когда-то имела такой цвет. В тех местах, где ее толкали руками и ногами, краска отсутствует полностью. Медный колокольчик издал звук, больше похожий на надрывное скрипение. В помещении полумрак и не так жарко, как снаружи. Пахнет табачным дымом, прокисшим вином и засохшим сыром. Возле двух длинных тяжелых столов по обе стороны по лавке. Я ставлю на одну из них рюкзак, иду к прилавку. На нем стоит деревянный поднос со стаканами емкостью грамм двести из толстого зеленоватого стекла, перевернутые вверх дном, рядом кувшин литра на три с белым сухим вином и второй, больше, с водой. Я наполняю стакан наполовину вином, наполовину водой. Такая смесь хорошо утоляет жажду. На прилавок кладу монету из алюминия и бронзы в один французский франк. Граница