Я уже допивал содержимое стакана, как услышал тяжелые медленные шаги. Из двери за стойкой вышел, тихо сопя, толстый мужчина с копной курчавых черных волос с сединой и заспанным, круглым, смуглым, вытянутым лицом, которое делили на две неровные части черные густые длинные усы, почти горизонтальные. Увидев меня, замер удивленно, словно пытался понять, не привидение ли я?

— Добрый день, синьор! — поздоровался я на испанском языке.

— Салют, камрад (товарищ)! — вскинув в приветствии руку со сжатым кулаком, ответил он радостно, потому что фантастическое предположение не оправдалось.

— Салют! — повторил я жест и слова. — Приехал помочь вашему делу. Зашел к тебе утолить жажду. Деньги на прилавке.

— Какие деньги⁈ — с веселым возмущением воскликнул он. — Пей, сколько хочешь! Раз ты наш друг, тебе всё бесплатно!

У испанцев нет промежуточных отношений между людьми. Или друзья, или враги. Любой населенный пункт делится по горизонтали на социальные слои и по вертикали на родственные и прочие связи, разбитые в свою очередь на группы, которые дружат друг против друга, перетасовываясь время от времени.

— Ты откуда, камрад? — спросил трактирщик.

— Из Швейцарии, Женева, — ответил я.

— О-о, это очень далеко! — поморщив узкий лоб, сделал он вывод.

Сомневаюсь, что он знает, где находится Швейцария, не говоря уже о Женеве.

— Ты на чем приехал? — поинтересовался хозяин трактира.

— От границы шел пешком, — сообщил я.

— В такую жару⁈ — воскликнул он. — Надо было подождать кого-нибудь! Хотя в ту сторону мы редко теперь ездим с тех пор, как выгнали во Францию наших помещиков и священников. Они нам больше не нужны! Пусть сидят на шее у лягушатников!

Вопрос веры — дело такое: сегодня да, завтра нет. Страны, более кондовой в религиозном плане, чем Испания, я не знал. Только у них инквизиция была естественной частью общества. И вдруг все стали атеистами, а иезуитов и вовсе поубивали.

— Мы теперь сами распоряжаемся землей. Организовали кооператив, вместе решаем, что и когда сеять, как распределить урожай, — продолжил рассказывать хозяин таверны, хотя, подозреваю, не знает, с какой стороны к плугу подходить.

Поняв, что говорить он будет бесконечно, успел вставить между фразами:

— Как мне добраться в Барселону?

— На поезде из Фигераса, — ответил он и, шлепнув одну ладонь о другую, воскликнул: — Чёрт побери! Тебе же надо доехать туда до отправления поезда! Сейчаспошлю сына, чтобы сказал Ренато, что есть попутчик до станции. Он тебя мигом довезет! И тут же заорал: — Хончо (сокращенно от Альфонсо)! Беги к дяде Ренато! Скажи, чтобы заехал сюда, забрал… — он запнулся и сказал спокойно: — Забыл, откуда ты?

— Из Швейцарии, — напомнил я.

— Чтобы забрал революционера из Швейцарии! — продолжил орать трактирщик. — Только бегом!

— Иду! — послышался из глубины дома недовольный детский голос.

Ренато, ровесник трактирщика, появился минут через двадцать. За это время я узнал историю Ла-Жункера и всех его жителей, включая младенцев, за последние лет триста. Извозчик был полной противоположностью — длинным и худым, зато усы точь в точь. Наверное, поэтому этих двоих и притягивало друг к другу. Повез он меня на телеге, нагруженной мешками с пшеничной мукой для снабжения революционных отрядов, в которую была запряжена верховая лошадь, довольно дорогая.

— Реквизировали ее у помещика! — похвастался возница и, пока ехали часа четыре, повторил мне всё, что я услышал от трактирщика о жителях его родного городка.

46

Маньяна переводится, как утро. Имеется в виду завтрашнее. В этом слове вся Испания с ее расслабленным ритмом жизни. Если попросишь аборигена что-нибудь сделать, услышишь именно это слова. Еще раз попросишь — еще раз услышишь. В третий раз тебя сочтут назойливым грубияном. Прийти вовремя на деловую встречу — недоразумение, причем непростительное. Это касается и расписания поездов. Когда Ренато уведомил меня, что поезд отправляется в полдень, а мы приедем позже, но все равно успеем, я поверил, потому что знал главную черту испанцев — непунктуальность. Мы приехали без двадцати два, а поезд приехал пять и отправился в обратный путь в восемь.

Все вагоны были одного класса и проезд бесплатный. Наверное, уборщикам не из чего было платить, поэтому мусора в проходах и между сиденьями было порой по щиколотку. Это никого не смущало. Пассажиров было мало, поэтому некоторые забирались с ногами на деревянные сиденья, курили ели, пили, швыряя на пол обертки, шелуху, горящие окурки… Вино пили из порронов. Это стеклянный или глиняный сосуд с двумя горлышками, Через одно, широкое, в него заливают вино, а через другое, сужающееся к концу, пьют, держась за первое и наклоняя так, чтобы струя попадала прямо в рот. Когда я путешествовал в Америку на испанской каравелле, примерно так же пили вино из небольших бурдюков, «выдавливая» струю. Гигиенично, но требует определенных навыков, чтобы не облиться и не захлебнуться,

Ренато предупредил остальных пассажиров моего вагона, а заодно провожающих и железнодорожников, что я революционер из Бельгии, который приехал помогать их правому делу, поэтому обращались ко мне, как к лучшему другу, норовили угостить. Я сказал, что очень устал, добираясь сюда, скрючился на скамейке, положив под голову рюкзак, и сделал вид, что сплю. Соседи пару минут говорили тихо, чтобы не мешать мне, а потом опять перешли на привычный для них тон, когда, если не знаешь испанский язык, не поймешь, почему они улыбаются, ругаясь.

Поезд ехал медленно, делал остановки в каждой деревне, где задерживался надолго. Кто-то выходил, кто-то заходил. Каждому из последних сообщали, что это спит революционер из Дании (Австрии, Голландии, Германии… — нужное подчеркнуть), которого надо разбудить в Барселоне. Не помню, как я заснул в этом гаме, но именно в столице провинции Каталония меня и разбудили. Солнце уже взошло. То есть поезд преодолел расстояние в сто сорок километров за десять с лишним часов.

— Камрад-англичанин, ты приехал! — растолкал меня небритый тип, от которого тянуло свежим перегаром. — Это Барселона. Пойдем, я отведу тебя в штаб.

Вообще-то я собирался пересесть на поезд до Мадрида, но, как мне рассказал станционный служащий в Фигерасе, пока ждали поезд, туда доехать по железнодорожной дороге сейчас нельзя. Северная ветка проходит через Сарагосу, которая в руках мятежников, а на южной группа офицеров-монархистов захватила узловую станцию Альбасете, но очень скоро, маньяна, она будет освобождена.

Не знаю, где барселонцы разжились таким количеством красной и