штаб. Пусть тебя отправят в любую другую центурию. В моей ты не будешь служить. Мне трусы не нужны.

— Ты как меня назвал⁈ — мигом вспухнув, закричал небритый.

Сразу после завтрака я достал из рюкзака свой кобуру с парабеллумом, надел ее на пояс. Сейчас расстегнул клапан, достал оружие, направил ствол в лоб крикуны.

— На счет три пристрелю, — спокойно молвил я. — Раз. Два.

— Иди ты к черту! Я найду командира получше! — заявил он, быстро зашагав к воротам.

— Кому не нравится военная дисциплина, кто любит слишком много болтать, кто понимает, что в бою не справится со своими эмоциями, могут уйти вслед за ним, чтобы мне не пришлось убивать своих, — предложил я остальным.

К воротам направились еще двое: одетый в полный комплект формы и парнишка с узким лицом и худым нескладным телом.

Я засунул пистолет в кобуру и объявил:

— У нас осталось четыре дня до отправления на фронт. Этого слишком мало, поэтому будем заниматься напряженно. Я должен научить вас воевать, иначе погибнете в первом же бою.

Не знаю, что подействовало на них сильнее — мои последние слова или намерение пристрелить болтуна, но с этого момента приказы выполнялись быстро и без разговоров.

48

После сиесты я приказал Хесусу Родригесу проводить дальше строевые занятия, а сам пошел в штаб с пятью бойцами, наиболее сообразительными, быстрее остальных осваивавших азы шагистики, которых оставил у входа, чтобы не вступили в спор на моей стороне. Внутри церкви те же шестеро сидели за столом и человек двадцать дискутировали с ними на повышенных тонах. У меня появилось предположение, что персонажи не менялись с утра. Я протолкался к очкарику Хуану Коморера, который, как выяснилось, был генеральным секретарем партии PSUC (ОПСК).

— Для подготовки центурии мне нужны десять винтовок и семьсот патронов, — потребовал я.

— Маньяна, — произнес он.

— Сейчас, — сказал я и, поняв, что он опять собирается произнести заветное испанское слово, повторил твёрдо: — Сейчас.

Хосе Коморера вздохнул тяжело и приказал Кончите:

— Выпиши камраду Суизе пять винтовок и триста пятьдесят патронов.

Испанская безалаберность хороша тем, что работает в обе стороны. В арсенале, располагавшемся в двух кварталах от штаба, заправлял крупный мужчина с грубым лицом, на котором тонкие, аккуратно подстриженные усики альфонса казались неуместными. Я отдал ему выданный в штабе приказ, написанный от руки на листе бумаги, без подписи и печати.

— Иди сам выбирай, — даже не глянув в бумажку, разрешил он и махнул рукой в сторону длинного полуподвала с арочным входом.

Света там не было. Рядом с входом лежали навалом или стояли, прислоненные к стене винтовки и карабины самых разных систем и годов выпуска. Большую часть составляли немецкие винтовки «маузер-95» образца тысяча девятьсот девяносто восьмого года под патрон калибром семь миллиметров. Отличное оружие с магазином на пять патронов, точное, дальнобойное и убойное. Помню его по Первой мировой войне. Некоторые русские офицеры-артиллеристы возили с собой трофейные для охоты на крупного зверя и на всякий случай. К сожалению, именно эти достались испанцам. В некоторых я даже затвор передернуть не смог — так закипели от ржавчины. Еще были австрийские «манлихеры», американские «винчестеры» и даже русские «мосинки» точно в таком же запущенном состоянии. Я уже хотел набрать этого ржавого металлолома, но решил дойти до конца полуподвала. Для этого поджег клок газеты, валявшийся на полу, выложенном красным кирпичом. В самом конце были закрытые ящики, в которых лежали смазанные «маузер-95» по пять штук в каждом. Я подозвал четырех своих бойцов и приказал отнести в нашу казарму два ящика, не обращая внимания на крики заведующего арсеналом. Впрочем, он промолчал. Испанский пофигизм штука тонкая: не найдешь, где нарвешься.

С пятым солдатом мы нарыли среди всякого ржавого барахла по десять плоских штыков и шомполов к винтовкам не в самом мрачном состоянии. Затем отправились в соседний за патронами. Хесус Родригес просветил меня, что самые плохие — это изготовленные в Испании. Со Средневековья ничего не изменилось. Хорошие мастера встречались здесь, как исключение. Чуть лучше делают в Мексике. Самые хорошие — американские и немецкие. Нам нужны были последние. Подсвечивая себе другим зажженным клоком газеты, я после долгих поисков обнаружил деревянный ящик с надписями на немецком языке. В нем были три большие картонные коробки с двадцатью маленькими в каждой, в которых лежали винтовочные патроны в три ряда по пять, причем средний был в обойме. Весил ящик, судя по надписи черной краской, чуть более двадцати шести килограмм. Мы положили на верхнюю крышку штыки и шомпола и, взявшись за откидные, железные ручки на боках ящика, понесли его на выход. Заведующий арсеналом еще раз промолчал, хотя мы взяли в три раза больше патронов, чем было указано в письменном приказе. У меня появилось предположение, что дело не в испанском пофигизме, а в неумении читать.

Сразу за воротами боец предложил:

— Что мы будем сами нести⁈ Давай отвезем на повозке.

— А где мы ее возьмем? — спросил я.

— Стой здесь, — сказал солдат и метнулся наискось на другую сторону улицы, где возле овощного магазина разгружали двуколку, запряженную унылым длинноухим ослом.

Вскоре она, нагруженная пустыми корзинами, сложенными одна в одну тремя стопками, подъехала к нам. Возница помогал с радостью.

— Вива революция! — улыбаясь, крикнул он мне, показав кулак.

Оружие и боеприпасы сложили в кабинете директора склада, где обосновался я. Опыт общения с испанцами подсказывал, что в любом другом месте винтовки и патроны будут растасканы и испытаны на соседних улицах, и не гарантия, что без потерь среди мирного населения.

49

Основу моей центурии составляли стихийные социалисты-коммунисты-анархисты, абсолютно не разбирающиеся в политике, но хватало и приспособленцев, которые пошли в армию ради жалованья десять песет (до войны один доллар и двадцать пять центов, а сейчас, наверное, в разу меньше) в день и жратвы. В городе перебои с продуктами, цены стремительно растут, а нас кормили бесплатно два раза в день, утром и вечером, не очень разнообразно и без кулинарных изысков, но от пуза, даже оставалось. Я заметил, что некоторые солдаты припрятывали излишки и вечером относили своим родственникам. Делал вид, что не замечаю это. Как ни странно, мне, как командиру, было легче с женщинами и приспособленцами. Первые привыкли подчиняться, а вторые относились к службе, как к отработке кормёжки. Каждый день приходили новички по два-три человека. Кто-то