– Конечно, – протянул руку, достал соусницу.

Аля налила себе немного, спросила:

– Будешь сам?

– Что? Нет. – На его тарелке по-прежнему лежала нетронутой тушеная говядина с овощами, разложенные в безупречном порядке кружочки огурца и несколько долек помидоров.

Разговор пошел о кино, и тут участники снова сменились: в разговор вступила Полинка, а Римма и Алеша занялись едой. Духов говорил больше всех. Он, похоже, совсем сошел с ума от счастья, непрерывно шутил, спорил с Полинкой, поддакивал режиссеру. Еда в его тарелке оставалась нетронутой. Зато вино быстро исчезало из бокала и появлялось вновь. Аля ела не торопясь, пряталась, собственно, за едой и, осматривая присутствующих, размышляла, какая сущность, субстанция, человек или что там еще является для каждого из них неприкасаемым, как Константинович для Духова? Тем, над чем в их присутствии нельзя шутить. С Полинкой все ясно, шутить нельзя было о ней самой. Алеша? То же, что и Макар? Похоже, но не совсем. Скорее, в присутствии Алеши нельзя было смеяться не над Константиновичем, а над верностью самого Алеши к режиссеру. А что сам Константинович? Что для него неприкасаемое? Хотелось бы узнать, но вряд ли это возможно. Хотя чего это она. Да его работа, вот что! Фильмы, спектакли. Конечно. Или все же есть что-то еще?

Снова все протянули бокалы, Аля поспешно присоединилась. То, что сказал Алеша, она прослушала. Черт, до нее только дошло. Выходит, что тосты говорили все по очереди. Теперь остались она и Полинка. В ушах застучало – что сказать-то? Особенно после того, что она только узнала про роль для Макара. Ну ладно, следующей минут через пять – десять будет Полинка. Тост Полинки оказался нехитрым – она встала, отодвинула стул, процокала на высоких каблуках к Константиновичу и, наклонившись, поцеловала его. Все захлопали.

Полинка села на место. Рита и Римма исчезли сквозь боковую дверь. На мгновение Аля разглядела в помещении, куда они скрылись, голубые кухонные ящики. Так вот, значит, куда вела запертая дверь на кухне – сюда, в столовую. Константинович в это время говорил, как он восхищается талантом Полинки и надеется, что его новый фильм «Призрачный остров» заблистает благодаря ее игре! Аля поспешно поднялась, сжимая ножку бокала.

– Желаю вам, Иван Константинович… – Макар больно ущипнул ее за руку. – Простите. Желаю вам, Иван Арсеньевич, – поправилась она, покраснела, – чтобы ваш новый фильм удался и полюбился зрителям!

– Спасибо, ребенок, – ответил тот. – Рад именно от тебя это слышать.

Почему именно от нее? Аля не поняла его слов, но подумать об этом не успела: лампы погасли, а Римма и Рита вкатили из кухни на тележке белоснежный торт, сияющий многочисленными свечками. Все за столом захлопали. Барса залаяла и завиляла хвостом. Торт сестры подкатили к Константиновичу, и тот, набрав воздуху, задул свечки.

На этом торжественная часть закончилась. На улице вспыхнуло праздничное освещение, заиграла музыка. Аля и Макар вышли – на воздухе было приятно, жара спала. Больше, чем днем, чувствовалась близость моря. Макар держал очередной наполненный бокал. Полинка принялась танцевать. К ней присоединились Римма и Рита. Барса крутилась между ними, тявкала. Алеша и Константинович еще оставались в столовой.

– Пойдем, – Аля потянула Духова, – потанцуем.

– Алька, я так устал сегодня. – Поцеловал ее в затылок. Похоже, сильно набрался. – Потанцуй, а я посижу посмотрю на тебя.

– Что именно сказал сегодня Константинович про пробы? Все, значит, получилось?

Поднял большой палец вверх и глупо-счастливо улыбнулся:

– Все оказалось лучше, чем я думал.

– Значит, это уже точно?

Вместо ответа опять счастливо-бессмысленно улыбнулся.

Через некоторое время из дома вышел Константинович. Изобразил нечто странное бедрами (Римма и Рита захлопали), махнул всем приветственно рукой.

– Прогуляюсь к морю, – громко заявил он, а потом тоном ниже к Але: – Ребенок, составишь мне компанию?

– Я? – Аля удивилась.

– Да, пойдем пройдемся немного, поболтаем.

Вдоль тропинки с обеих сторон к морю бежали огоньки, а за ними расстилалась тьма, властвовал теплый ветер. Барса, точнее ее светлый хвост и штанишки, мелькала впереди.

– Уже десять лет в этот день я здесь. К старости, ребенок, начинаешь понимать очарование ритуалов. Возможность снова сделать то, что, кто знает, в следующий раз вдруг и не сможешь. – Он заложил руки за спину. – Слышишь степь?

Аля прислушалась – посвист ветра, иногда странный крик то ли животного, то ли птицы.

– По мне, так это скучно, – сказала она. – Каждый год одно и то же.

Ничего не ответил, подставил лицо ветру. Дальше шли молча. Может, Аля что-то не так сказала?

Шезлонгов у моря уже не было. Вместо них стояли два складных стула, поверх – подушки, сложенные пледы. Столик. На нем поблескивали два графина – красное и белое, вино и водка. Тарелка с фруктами, ножичек, отливающий серебряным металлом. Кое-где в песок были воткнуты и горели садовые фонарики, на столе стояла и трепетала язычком пламени в стеклянной колбе керосиновая лампа, Аля видела как-то раз такую в музее.

Константинович сел, жестом показал Але – садись. Она опустилась на стул – море перед ней заворочалось, запенилось. Волны усилились с полудня и теперь не на шутку бились о берег. Барса пробежалась по кромке, залаяла на волны.

Константинович налил Але вина, себе водки.

– Хорошее место – правда, ребенок?

– Вы о чем-то хотели со мной поговорить?

Он выпил водку залпом. Барса, успевшая окунуться, стряхнула воду с шерсти, прошлепала к режиссеру и улеглась у его ног.

– Не совсем поговорить. Скорее – договориться. – Посмотрел на море, помолчал. – В некотором роде стать партнерами. Да не в этом смысле, господи! Не сверкай на меня глазками. Режиссеров вечно выставляют сексуально озабоченными. Если уж чем мы и озабочены, ребенок, то никак не вот этим самым. Так что успокойся. Хотя детские шортики, в которых ты была утром, – прелестны. Но речь не об этом, а о человеке, который дорог нам обоим.

Константинович налил себе еще водки, посмотрел сквозь стекло стопки на подступающую из моря мглу.

– Ты ведь любишь его?

Аля промолчала – с какой стати она должна об этом говорить?

– А он тебя, как считаешь?

– Надеюсь.

– Надеется она, – фыркнул и выпил вторую рюмку. – Да Макарий сохнет по тебе, ребенок. Как я только не соблазнял его этим летом путешествиями – нет и все. Уж чем ты там его поймала, ума не приложу. – Пауза, во время которой Аля должна была, видимо, осознать свою ничтожность. Ей и в самом деле стало неловко, будто она украла что-то слишком несоответствующее по рангу, серебряную ложку с королевского стола. – Он и сюда отказывался приезжать, представляешь? Пытался оправдаться больным отцом, тем, что тот может в любой момент умереть. Сколько раз