Вернувшись в комнату, тщательно обтерлась полотенцем, переоделась. Обрызгала себя духами с привычным запахом. Села на подоконник. Открыла створку окна. Музыка заиграла громче. Послышался смех вдалеке, а вот уже и совсем рядом. Всплески, крики – компания перебралась в бассейн. Звон бутылок, стаканов. Аля подтянула ноги, уперлась подбородком в колени, чтобы они перестали дрожать. Принялась внутри головы растягивать время и пространство, как невидимую жевательную резинку, – растягивала и отпускала, ждала, когда она примет исходную форму, чтобы снова растянуть. Прошел час? Или пятнадцать минут?

– К морю, к морю! – послышался с улицы пьяный голос Духова.

– К морю, – тонко крикнула Полинка.

– К морю, – рыкнула басом полоумная Рита.

– Римма, вы с нами? – опять Макар. – Отлично! Алеша, поможешь захватить бутылки?

Снова бултыхание воды и смех.

И вот уже крик Духова под окном.

– Алька, ты там? Спускайся, мы идем к морю.

Она высунулась в окно:

– Макар, поднимись на минутку.

Вбегает весь мокрый, совершенно пьяный, пропахший алкоголем и хлоркой. Запинается о сумку посреди комнаты, хватает Алю за руку:

– Пошли, мы все идем купаться.

– Погоди. Я сейчас тебе расскажу кое-что. – Аля спрыгивает с подоконника. – Твой Константинович…

Прерывает ее поцелуем и громким пьяным смехом:

– Аля, Алька, Алечка! У меня главная роль! Главная! Римма с Ритой меня сейчас носили на руках! Я даже матери и отцу сегодня позвонил. Пойдем веселиться!

– А ты знаешь, что заявил мне твой Константинович…

Не слушая, поднимает ее, попытался понести, но падает вместе с ней на кровать. Аля больно ударяется ребром.

– Макарушка, ну где ты? – Это Римма. – Мы пошли.

– Макар, да послушай же, что я скажу… Твой Константинович, он…

Прислоняет ладонь к ее губам. Опять смеется и говорит что-то невразумительное про то, как в прошлом году Алешу в этот день, то есть ночь, ужалила медуза, а они здесь никогда не жалят… Смеется над своими словами.

– Духов! – Голос с улицы, Полинка. – Мы уходим, догоняй!

– Все – идем! – кричит он, повернувшись к окну.

Тянет Алю к выходу:

– Пойдем. Нас ждут.

– Ты иди, я тут побуду. Иди, иди… мне не хочется.

Замирает в нерешительности:

– Правда? Но это… знаешь ли… некрасиво. Они все мои друзья и радуются за меня.

– Макар! – кричат уже хором.

Отпускает руку Али. Зашатавшись, чуть не падает, но удерживается.

– Ну и сиди тут!

Разворачивается и выбегает в коридор, мчится с шумом вниз по лестнице.

Раскатистый лай Барсы в утреннем воздухе разбудил Алю. Окно по-прежнему было открыто. Макар спал рядом без одежды. К его плечу и заднице прилипли тонкие полоски водорослей. Аля услышала, как на улице хлопнули дверцы машины и спустя некоторое время по гравию зашуршали шины. Живот заполнила пустота, от которой резко свело внутренности. Аля села на кровати. Так вчера и уснула в шортах и майке. Голова немного кружилась. Надев шлепанцы, спустилась на улицу. Территория уже была прибрана, только в бассейне плавала корка от дыни, да салфетка в пятнах соуса как-то угодила меж веток акации. Солнце еще не появилось, от земли тянуло прохладой. В небе и предметах оставалось еще много грифельного, но его теснил алый, воспаленный. Стволы деревьев, фасад дома покрылись алыми же световыми лишайниками. Аля обошла дом вокруг. Машины действительно не было. Она взяла в холле ключ от калитки. В этот раз он висел на крючке.

Со стороны степи у забора уже скопились подношения – дыня, абрикосы в пластиковой бутылке, пирожки в корзинке. Аля взяла пирожок, вдохнула – пах картошкой. Положила назад. Есть совсем не хотелось. Благодарность от людей, которым Константинович помог. Разумеется, чтобы чувствовать себя кем-то вроде хана всемогущего.

Она дошла до пляжа, там уже снова стояли лежаки, ветер трепал два зонта. Море радостно, по-детски плескалось о серый берег – солнце должно было вот-вот взойти. Ночные волны нанесли водорослей, и те кишели у берега. Она постояла, посмотрела на место, где была вчера унижена. Влево по побережью уходила тропинка, Аля свернула на нее, прошла метров триста: берег выпучился, поднялся, расслоился песочным пирогом, а море ушло вниз. Солнце уже разреза́ло щель в горизонте и протискивалось сквозь нее, цепляясь, как огненный паук длинными лапками, за колючки в степи, щиколотки Али. Протиснулось, родилось. В триллионный раз? В какой раз оно взошло над этим кусочком моря? Стало жарко, ярко.

Вчера Аля была возмущена беспардонностью режиссера, его вседозволенностью, наглостью, но в целом большой проблемы в случившемся не видела. Однако на месте ямки, вырытой вечером детской лопаткой, к утру разверзся котлован для фундамента огромного здания, которое грозило затмить все остальные в ее внутреннем городе. То, что предложил, попросил, потребовал (?) Константинович, – совершенное безумие. Наверняка это блеф, настоящая цель режиссера – убрать ее, Алю, с дороги. Константинович привязан к Макару, это видно. Природу этого чувства Аля не в состоянии проанализировать, как и привязанность самого Макара к режиссеру. Константиновича бесит, что Духов слишком увлекся ею, и старый больной придурок, заревновав, придумал план, по которому Аля, поверив дурацкой сказке, его нелепому предложению, сама исчезает, вуаля! Проблема решена.

Но как он может думать, что она, что вообще кто-либо пойдет на такое? Разве кто-то совсем свихнувшийся. Так что она может просто жить дальше, как будто ничего и не было, – дурной сон у ночного моря, только и всего.

Ящерка выбежала на тропинку. Аля остановилась, присела, разглядывая ее. Дотронулась палочкой – ящерка исчезла в сухой траве. Аля поднялась и пошла дальше. А если режиссер не дурачит ее? Если правда считает, что в случае ее исчезновения Духов испытает сильное потрясение и в результате сыграет роль как-то по-особенному? Выйдет на новый уровень актерского мастерства? Но почему, собственно, режиссер так уверен, что это обстоятельство – сильное потрясение – скажется на Духове именно таким, выгодным для режиссера образом? Может, Духов совсем запорет роль или – Аля замерла – попробует наложить на себя руки? «Ну хватит, – одернула она себя, – не льсти себе». Самоубийства из-за любви бывают только в кино.

Где-то, в какой-то книге или статье… Ах, ну да, школа же, Пушкин, Болдинская осень. Пушкин оказался тогда заперт в имении из-за холеры, не мог попасть к любимой Гончаровой, помолвка с ней к тому же оказалась под угрозой разрыва из-за матери Натальи. Пушкин мучился и всю свою страсть, свой страх переплавил в гениальные строки. А Бетховен? Его Лунная соната написана, когда он, глохнущий, был влюблен в некую Джульетту, но та предпочла ему другого. Наверное, с творческими людьми такое бывает. Однако во всех этих случаях так сложились