он к Виктору ездил за лето – раза три? А? Все лето смешно пытается скрыть свои чувства к тебе. Как будто я слепой, а я ведь, ребенок, его знаю лучше папы и мамы, лучше его самого. Все девчонки в театре расстроены, – рассмеялся, – он ведь только с виду монах.

Аля отпила маленький глоток вина. Что этот человек хочет от нее?

– Ты ведь слышала, что я сегодня сказал? Я правда очень хочу дать ему роль Павла.

– Хотите? Но вы сказали…

– Понимаешь, для этой роли ему нужно соответствующее душевное состояние, некая незаживающая рана. Иначе не выйдет. Он стал лучше играть, да. Поднабрался ремесла. Но эту роль он на одной игре не вытянет. Не справится, сфальшивит. А я хочу снять хороший фильм.

– Я не понимаю…

– Я страшно обрадовался, ребенок, когда узнал про тебя. Ничто так не калечит, не переламывает человека, как любовь. Я надеялся, что ты окажешься стервой, которая хорошенько помотает ему нервы, а еще лучше этакой шалавой, изменяющей направо и налево. Этого было бы достаточно. Но – да что же ты будешь делать – и тут пацану повезло. Везунчик по жизни. Никаких потрясений. Ничем особо не болел. С друзьями всегда все хорошо, внимания девчонок хоть отбавляй. Любимчик у учителей. В театре все его любят, никаких конфликтов. Любая девушка готова запрыгнуть в койку.

– Как же никаких потрясений? А те самые деньги…

– А, ребенок, вся эта детская история для Макария не больше, чем история об испачканных штанишках.

– Но в результате он рос без отца.

– Вот именно! Все эти клушьи завывания – ни о чем. Если бы Макарий рос рядом с Виктором, то получил бы все, что надо, сполна и не оставался бы сейчас мальчишкой. Я хотел, чтобы он в армии побывал, но и тут проскочил.

Две чайки с криком пролетели над их головами. Режиссер отломил хлеб и бросил в воду. Поймали на лету. Барса вскочила и принялась лаять, пока те не исчезли.

– Вы сказали Макару, что пробы прошли хорошо.

– А они и прошли хорошо. Макарий идеально подходит для этой роли, идеально. По всем параметрам. Я нутром чувствую – его. Но боюсь, что не вытянет. Я уже сам весь извелся, размышляя обо всем этом.

– Зачем вы мне это говорите?

– Ты можешь помочь, ребенок. Видишь ли, иногда само загорается, а иногда нужно чиркнуть и поднести спичку, чтобы вспыхнуло. И ты можешь поднести эту спичку.

Море пригнало особенно сильную волну, она почти дотянулась до ног Али.

– Каким это образом?

– Устроить Макарию потрясение. Очень сильное потрясение.

– Предлагаете яду выпить?

Засмеялся.

– Это было бы лучше всего. Но такого я не могу у тебя просить. – Взял с тарелки четвертинку маленькой сморщенной груши, положил в рот. – Это маринованные груши. Попробуй, Римма отлично их делает. Очень вкусно.

– Так как я могу помочь Макару?

Посмотрел на нее.

– А ты умная девушка, хоть и читаешь одни романы. – Взял еще четвертинку. – Самоедское лакомство, как сказал когда-то Мандельштам. Он сказал это про черный хлеб с солью, облитый подсолнечным маслом и посыпанный сахаром. Или это был не Мандельштам. Хочешь скажу, почему ты читаешь одни романы? Потому что надеешься заполучить такую же любовь.

– Все надеются.

– Ой, нет, ребенок. Никто не хочет держать высокую ноту всю жизнь. Это утомительно, непрактично. Редко кто на это решается.

Аля отпила вина.

– Так что вы хотите?

– Если сейчас, когда ваши чувства на пике и еще не пошли на спад, отнять тебя у него, он получит удар, потрясение, о котором я говорю.

– Как это – отнять?

– Исчезни, ребенок. Оставь Макария. Внезапно, больно, без предупреждения.

– Вы шутите?

– Ничуть. На время, господи, не смотри так на меня, на год. Мы тебя устроим, поможем. Потом все ему объясним, когда птенчик уже вылупится.

Аля поднялась со стула. Барса тявкнула. Сердце застучало в ушах. Дышать стало трудно, будто ветер собрал песок с мелким гравием и забил ей нос.

– Я не собираюсь играть в подобные игры. Хорошего вечера. – Она направилась к тропинке.

– У тебя несложный выбор, – крикнул ей в спину, – помочь Макарию состояться или не помочь. Будет ли другой шанс у него? Подумай, ребенок. – Послышался стук стекла, режиссер налил себе еще водки. – Сколько ему? Уже скоро двадцать восемь?

Она вернулась, схватилась за спинку стула.

– Рано или поздно в жизни любого что-нибудь да случается.

– Бывает, что и нет. Или будет слишком поздно. Небольшая жертва, а? Ради любви? Ради любви жертвуют очень многим, поверь, я много пьес прочитал. Да сядь ты, хватит пробовать стул на прочность, все равно не сломаешь. Угощайся вот персиками, посмотри, какие спелые.

Аля прошла вперед и встала напротив режиссера.

– Вы ставите мне ультиматум?

– Боже упаси. Выбор за тобой. Я только прошу.

– Но если я не соглашусь, вы не утвердите его?

– У меня есть и другой человек на эту роль.

– Я о вас разные вещи слышала, но не верила. Вы чудовище.

Он шумно вздохнул:

– Мне совершенно все равно, ребенок, что ты думаешь обо мне. Ты лучше вот о чем подумай: сам Макарий, как считаешь, что он хочет больше всего на свете? Неужто пить чай с тобой на кухне?

– Вы не единственный режиссер в Москве.

– Разумеется.

Аля почувствовала, что дрожит. Да что же это такое? Нужно немедленно уйти и рассказать Макару, что за человек его любимый Константинович. Но она не уходила.

– Это… пакость какая-то. Макар же так вам доверяет. И с чего вы вообще решили, что у вас есть право распоряжаться мной и им?

– А у кого есть это право, ребенок? Кто дает его, не подскажешь? В следующий раз запишусь на прием, встану в очередь, – фыркнул.

Море притихло, словно прислушивалось к разговору, и вдруг ударило с удвоенной силой, залило весь берег, намочило Але туфли. Константинович приподнял ботинки, с них полилась вода. Барса, защищая хозяина, отчаянно залаяла, погнала волну назад в море.

– Вам нет до Макара дела, да и вообще до кого бы то ни было. Вы это делает для себя.

– Я и не отрицаю. Только хочу уточнить маленькую деталь. – В его голосе проскользнула злость. – Для себя, то есть для кино, искусства. Это и в самом деле единственное, что здесь, – он развел руки в стороны, – имеет смысл.

– Для вас. – Аля скрестила руки на груди, ветер с моря показался вдруг ледяным. – Имеет смысл для вас. А для меня имеет смысл совсем другое. И с какой стати мне хотеть, чтобы я мучилась, Макар мучился? Чтобы он лишился