— Я рискну продолжить, — сказал Сварог. —Поскольку все на свете — лишь скопление атомов и перемещения таковых, понятия«добро» и «зло» становятся чисто абстрактными понятиями. И — все дозволено…

— Совершенно верно. Разумеется, это учение облечено вгораздо более изысканные и наукообразные формы. И выражено не в пример болеемногословно. На умы, надо признаться, порой воздействует. Вас, быть может,удивит, но больше всего приверженцев «Черной пустоты» насчитывается не срединевежественных придворных вертопрахов, а среди людей высокообразованных, срационалистическим складом ума…

— Иными словами, в Магистериуме, — сказал Сварог.

— Как ни печально… Когда лет пятьсот назад в одном изземных государств некий книжник выпустил ученый труд, где впервые, пусть напримитивном уровне тогдашней эпохи, излагались идеи «Черной пустоты», корольотреагировал быстрее, чем мудрые университетские профессора и священники.Незадачливый автор сгорел на костре из собственных книг. Некоторые склоннывульгаризировать этот поступок короля, считая, будто он попросту испугался:вдруг его подданные задумаются, стоит ли повиноваться монарху, каковой, позрелом размышлении, есть не более чем скопище атомов, теоретическая пустота? Ноя читал королевский указ, и там есть примечательные строчки: «Поелику этотбогомерзкий труд способен отвратить незрелые умы от осознания понятий добра изла, уничтожив в глазах иных всякую разницу меж таковыми понятиями…» Но сейчаскнижников не жгут даже на земле. А на небесах царит и вовсе уж умилительнаятерпимость… Со стороны моря донесся короткий треск, сменившийся длиннымшипением, над кораблем взлетела зеленая сигнальная ракета, описана дугу, нанесколько секунд озарив «Принцессу» и волны колышущимся тусклым свечением срезкими тенями. И погасла еще в воздухе.

— Что это?

— Мои орлы шалят, — сказал Сварог. —Деликатно напоминают, что они, личности и индивидуальности, озабоченыотсутствием отца-командира… Пожалуй, мне и в самом деле пора.

Как-то не так протекала беседа. Борн, помниться, утверждал,что Ройл сможет дать ответы на очень многие вопросы — однако теперь Сварогпонятия не имел, о чем спросить…

Ройл посмотрел на берег:

— Ну да, ваша девочка раздумывает, не запустить ли ещеодну. Интересно, почему Гаудин послал с вами именно ее?

— А в чем вы усматриваете странность?

— Не знаю, стоит ли называть это странностью… Вашадевочка — из породы так называемых всадников. Все малолетние «леопарды»Гаудина, и мальчишки, и девчонки, подобно фигурам шакра-чатурандж, делятся напешек и всадников. Пешек больше. Они подвергаются обработке с применением всехдостижений науки, после чего навсегда становятся не в пример ближе кроботоподобным боевым машинам, чем к людям. И процесс этот необратим.Меньшинство, всадники, остаются людьми. Их мозг не подвергается… гм,реконструкции, все ограничивается обучением боевым искусствам, а интеллект,наоборот, стремятся развить. Я вовсе не пытаюсь настроить вас против Гаудина.Всю жизнь питал к нему смешанные, двойственные чувства: уважаю за яростнуюборьбу со всем черным и ненавижу за… иные поступки. Просто… Все его действия,шаги, операции подчинены определенным целям, просчитанным на много ходоввперед. Все. И вы обязаны это помнить, если хотите играть с ним на равных.Именно девочка, именно «всадник»… Можно объяснить просто: вы новичок на Талареи такая спутница не в пример предпочтительнее хмурого юнца-убийцы, глухого ислепого ко всему, что выходит за рамки конкретного задания. Но простота — не вхарактере Гаудина… Особенно в случае с вами.

Ожидание атаки стократ тягостнее самого жестокого боя — вбою некогда думать…

Сварог уже отошел от предпоследнего, самого стремительногоэтапа пути — феерическое скольжение «Принцессы» над ночным морем, доставившее кберегу еще до рассвета, монастырь Святого Роха, где его встретили так буднично,что стало даже чуточку обидно, завтрак на скорую руку и пятичасовая бешенаяскачка к границе, где по другую сторону, как он прекрасно видел из окна замка,тянулись те же равнины, те же перелески.

Городок у горизонта, насколько удалось рассмотреть вподзорную трубу, выглядел прекрасно сохранившимся, да и проходивший мимо неготракт, упиравшийся в таганскую границу, построенный когда-то на века, казалсяпроложенным вчера — ни одна травинка не пробилась меж продолговатых белых плит,уложенных на щебень и лиственничную кладку.

Вот только ничего живого не видно на той стороне, даже птицне заметно, как ни шарил Сварог трубой. И Глаз Сатаны не наблюдалось.

Поначалу Сварог решил, что они во множестве будут рыскатьвдоль границы, пялясь немигающими взглядами, как голодные волки у изгородискотного двора. Нет, до самого горизонта с зеленевшей кое-где каемкой лесов ихолмов — ни малейшего шевеления. Ну да, колокольный звон разносится далеко…

В замке, принадлежащем некоему графу, как-то связанному сБратством Святого Роха, Странная Компания впервые за время пути оказалась вполнейшей безопасности — и совершенно не у дел. Самого графа в замке вообще небыло, слуги двигались бесшумно, как тени, и появлялись редко, исключительно назвук колокольчика, брат Тивадар пропадал по своим загадочным делам, прямосвязанным с завтрашним предприятием (о характере коих отмалчивался, мягкозаверяя, что все будет подготовлено должным образом и Сварогу после всех тяготне стоит забивать этим голову), другие монахи не приходили, в отведенных гостямкомнатах не хватало только птичьего молока, благо здесь не существовалозапретов ни на мясо, ни на вино — короче, можно наслаждаться безмятежнымпокоем. Если забыть, что именно им завтра предстоит, — а забыть-то неудается. А неподалеку сидит Мара, в отличие от командира являющая собойвоплощение безмятежности, и при взгляде на ее невозмутимое личико обуреваютразнообразнейшие чувства — от грешных помыслов до желания прочитать вдумчивуюлекцию о печальной участи иных чрезмерно уверенных в себе суперменов.

Но ничего не выйдет — ее спокойствие не от излишнегосуперменства, а от полнейшего неумения бояться риска и смерти. Попытайтесьзаставить бедуина из сердца африканских пустынь проникнуться опасностями,подстерегающими пловцов на быстрой реке с коварными омутами и голоднымикрокодилами…

Сварог уютнее утвердил ноги на столе, поправил на коленяхвиолон и принялся бренчать:

Над землей бушуют травы,

Облака плывут, кудрявы,

И одно, вон то, что справа —

Это я.

Это я…

И нам не надо славы,

Ничего уже не надо,

Мне и тем, плывущим рядом,

Нам бы жить — и вся награда.

Да нельзя…

Мара уже прекрасно усвоила, что эта песня в его устахозначает крайний предел дурного настроения и откровенной хандры.