– Твоя проблема, отец Филипп, – скрипуче началон, – в отсутствии уважения и доверия к начальству. Индивидуализм исобственное мнение – качества, разумеется, весьма ценные, порой дажезаслуживающие большего признания и похвалы, нежели тупое баранье послушание. Ноесть такие вопросы, в отношении которых руководство обладает абсолютной ибезошибочной правотой. Как, к примеру, наш папа Мартин V в споре сконцилиаристами,[125] разными там Герсонами и полячишками:Владковицами, Вышами и Ласкарами, которые вздумали обсуждать решение СвятогоОтца. И интерпретировать на свой манер. А это не так! Не так! Roma locuta,causa finita.[126] Потому-то, дорогой отец Филипп, еслицерковное руководство говорит тебе, что ты должен проповедовать, то ты обязанпроявить послушание. Ибо здесь совершенно явственно имеется в виду высшая цель.Не твоего уровня, естественно. И не твоего прихода. Ты, вижу, хочешь что-тосказать. Так говори.

– Три четверти моих прихожан, – пробормотал плебанГранчишек, – люди не очень смышленые, я бы сказал, pro maiore parteilliterati et idiote.[127] Но остается еще одна четверть. Те,которым я никак не могу вещать то, что требует курия. Конечно, я говорю, чтогуситы – еретики, убийцы и вырожденцы, а Жижка и Коранда – воплощения дьявола,преступники, вероотступники и развратники, что ждет их вечное проклятие иадские муки. Но я не могу говорить, что они поедают младенцев. И что жены у нихобщие…

– Ты не понял? – резко прервал его каноник. –Ты не понял моих слов, плебан? Roma locuta! А для тебя Рим – это Вроцлав. Тыдолжен говорить то, что тебе велено, проповедник. Говорить об общих женах, опоедаемых новорожденных, о живьем сваренных монахинях, о содомии, о том, что укатолических священников вырывают языки. Если тебе прикажут, ты будешь говоритьпастве, что от комунии из гуситской чаши у причащаемых растут волосы во рту исобачьи хвосты из задниц. Я вовсе не шучу, ибо я видел соответствующие письма вепископской канцелярии. Впрочем, – добавил он, с легким сожалением глядяна съежившегося Гранчишека, – откуда тебе знать, что хвосты у них нерастут? Ты что, бывал в Праге? В Таборе? В Карловом Градце? Принимал комунию subutraque specie?

– Нет! – чуть не подавился воздухом плебан. –Ни в коем разе!

– Вот и очень даже хорошо. Causa finita.[128]Аудиенция тоже. Во Вроцлаве скажу, что тебе достаточно было указать, и больше стобой хлопот уже не будет. А теперь, чтобы ты не думал, будто приезжалнапрасно, исповедуйся моему исповеднику. И покайся, как он тебе укажет. ОтецФелициан!

– Слушаю, ваше преосвященство?

– Пусть полежит крестом перед главным алтарем у СвятогоГотарда всю ночь, от комплеты до примы.[129] Остальное на твоеусмотрение.

– Да хранит его Господь.

– Аминь. Пребывай в здравии, плебан.

Отто Беесс вздохнул, протянул клирику пустой кубок. Тот тутже налил ему кларета.

– Сегодня больше никаких просителей. Ну-с, Рейнмар?

– Святой отец… Прежде чем… У меня есть просьба.

– Слушаю.

– Сопровождал меня в пути и прибыл со мной раввин изБжега…

Отто Беесс жестом отдал распоряжение. Через минуту клирикввел Хирама бен Элиезера. Еврей глубоко поклонился, заметая пол лисьей шапкой.Каноник внимательно глядел на него.

– Так чего, – заскрипел он, – ждет от меняпосланник бжегского каганата? С каким делом прибывает?

– Уважаемый господин спрашивает, с каким делом? –поднял кустистые брови рабби Хирам. – Господь Авраама и Иакова! А покакому делу, я вас спрашиваю, может приезжать еврей к уважаемому господинуканонику? О чем может, я спрашиваю вас, идти речь? Ну так я скажу – о правде.Евангельской правде.

– Евангельской правде?

– Именно так.

– Говори, рабби Хирам. Не заставляй меня ждать.

– Если уважаемый каноник приказывает, так я сразу жеговорю, почему бы мне не говорить? Я говорю так: ходят разные всякие их милостипо Бжегу, по Олаве, по Гродкову, да и по селам окружным и призывают битьгнусных убийц Иисуса Христа, грабить их дома и позорить жен и дочерей. При этомэти требователи ссылаются на уважаемых господ прелатов, мол, дескать, такоеизбиение, грабеж и изнасилование творятся по божеской и епископской воле.

– Продолжай, друг Хирам. Ты же видишь, я терпелив.

– Что ж, с вашего позволения, тут много говорить-то? Я,рабби Хирам бен Элиезер из бжеговского каганата, прошу многоуважаемогогосподина священника, чтобы он берег евангельские истины. Если уж так надобнобить и грабить убийц Иисуса Христа, то, пожалуйста, бейте! Но, о праотецМоисей, бейте же ж тех, кого надо. Настоящих. Тех, кои распяли. То есть римлян!

Отто Беесс молчал долго, рассматривая раввина из-подполуприкрытых век.

– Даааа, – проговорил он наконец. – А знаешьты, друг Хирам, что за такой бред тебя могут посадить? Я, конечно, говорю осветских властях. Церковь милостива, но brachium saeculare могут быть строгими,ежели речь заходит о глумлении. Нет, нет, помолчи, друг Хирам. Говорить буду я.

Еврей поклонился. Каноник не пошевелился на стуле, даже недрогнул.

– Святой отец Мартин, пятый с таким именем, следуязаветам своих просвещенных предшественников, изволил сказать, что евреи,вопреки видимости, также сотворены по подобию Божиему и часть их, хоть иневеликая, дождется избавления. Посему их преследование, унижение, наказание,притеснение и всякое прочее угнетение, в том числе насильное крещение естьнесправедливость.

Ты, я думаю, не сомневаешься, друг Хирам, что воля папы –приказ для каждого духовного лица. Или сомневаешься?

– Как я могу сомневаться, спрашиваю я вас? Ведь уже,почитай, десятый к ряду господин папа говорит об этом… Стало быть, это должнобыть правдой, вне всякого сомнения…