Федор спит сейчас в Алининой квартире, в кровати, которую еесумасшедшая подруга на себе притащила из Лондона. Кровать была миниатюрнойкопией настоящего паровоза — с красными лакированными боками, черной трубой,желтыми колесами, угольной платформой и латунным номером, набранным стариннымшрифтом. Спать нужно было внутри паровоза. Федор эту кровать обожал, ипредусмотрительная Алина уже нашла краснодеревщиков, которых придетсяпригласить, когда кровать станет Федору мала и ее придется как-то удлинять.

Свет под дверью исчез.

Маруся повернула на подушке огромную, неимоверно тяжелуюголову — света не было. Обычно он горел всю ночь. И днем горел тоже.

Плотно закрытая оконная рама вздохнула, как будто отсквозняка, звякнула задвижками. В коридоре открылась и закрылась дверь, Марусяслышала, как, закрываясь, тихонько щелкнула ручка.

Кто-то вышел из коридора и зачем-то погасил свет.

Или вошел?

Маруся вслушивалась в тишину так, что у нее тоненькозазвенело в ушах. То большое и лишнее, что было внутри ее головы, мешалослушать, давило на уши.

Почему она перепугалась? Подумаешь, свет погас!.. Алинкасказала бы, наверное, что это Чубайс добрался до института Склифосовского ивыключил электричество за какие-нибудь долги.

Она слушала, приподнявшись на локтях, и бинт сильно давил ейна живот. Марусе показалось даже, что он немного промок.

Нельзя вести себя, как полоумная истеричка, строго сказалаона себе. Швы разойдутся, и тебя придется заново зашивать — и все оттого, чтокто-то экономный выключил в коридоре свет.

Двигаться она почти не может. Она даже не пробоваладвигаться после… выстрела. Убежать она уж точно не сможет.

Куда бежать?! Зачем?! От кого?!

На лбу выступил пот, и кулак, в котором она сжималапростыню, тоже стал мокрым, пальцы скользили.

Может, все-таки вызвать врача? Свет из окна казался теперьочень ярким, гораздо ярче, чем был раньше. Вывернув голову, Маруся посмотрелана стену у себя за спиной. Лампочки не было — зачем больному в реанимациилампочка! — зато была какая-то кнопка. По тому, как безнадежно она былазамазана несколькими слоями голубой масляной краски, Маруся поняла, что она,конечно же, не работает.

В коридоре послышался шорох, тихий, как будто крысапросеменила лапками по полу, проскрипела дверь, щелкнула язычком.

Ушел?

Пойти посмотреть?

Страх был совершенно необъяснимый, острый, похожий на осу,приготовившуюся ужалить. Раньше она не знала, как выглядит страх, а теперьпоняла.

Свесив с кровати босые ноги — они не доставали до пола, —Маруся села, придерживаясь рукой за холодное металлическое изголовье.

Может, ей показалось? А если не показалось?

Может, это кто-то из врачей зашел?

Врач не станет гасить свет и выжидать. Это пришли за ней.

Тот, кому почему-то не удалось убить ее на школьном дворе,пришел за ней.

Снова крысиный шорох, щелчок замка, необъяснимо осторожноецарапанье.

По виску проползла отвратительная холодная капля, скатиласьна рубашку. Маруся посмотрела вниз, пытаясь определить, сможет ли она встать наноги. На животе, как на фотографии, болтающейся в проявителе, проступалинеровные черные пятна.

Кровь, поняла Маруся. Почему так много?

Опять шорох, немного ближе.

Он заглядывает в двери. Он не знает, за какой она дверью. Онищет, открывая все двери по очереди.

Сколько в этом коридоре дверей и которая по счету ее? Есливпереди их еще хотя бы пять, у нее есть шанс.

Пол был чужой и холодный. За несколько дней Марусины ногиотвыкли ходить. Держась за шаткую капельницу, она пыталась приноровиться ксвоим ногам, заставить их сделать шаг, а потом еще один… Капельницапредательски тряслась, свет перекатывался в хромированных щупальцах.

Надежды на нее не было никакой.

“Господи боже, спаси, сохрани и помилуй меня, грешную. Недай пропасть, господи!..”

Да что такое она выдумала?! Что ей в голову взбрело?!По-одумаешь, свет погас! Пробки вылетели! Сейчас придет пьяненький добродушныймонтер по имени дядя Коля, починит пробки, и снова будет свет.

Капельница, за которую судорожно цеплялась Маруся, трясласьвсе сильнее.

Крысиный шорох, короткое царапанье, щелчок ручки. Близко.Совсем близко.

Сколько же дверей в этом коридоре? Как скверно, что она былабез сознания, когда ее сюда привезли!

Если она сейчас же, в эту самую секунду не сообразит, чтоделать, сознание ей будет ни к чему.

Железная спинка кровати, за которую она ухватилась, пытаясьприладиться к непослушным ногам, была холодной и реальной.

Вот окно, в окне уличный свет. Будь проклят этот свет, онвыдаст ее, даже если она умудрится куда-нибудь спрятаться. Куда? Под кровать?Она высокая и узкая, под ней все видно, под ней тоже лежит кусок этогопроклятого света. Больше прятаться было негде, разве что в розетке.

Марусю начало подташнивать, и холодная спинка кровати большене помогала.

Следующая дверь скорее всего ее.

Дверь.

Куда она открывается, наружу или внутрь? Когда заходитсестра, звякая своими пыточными коробками, она тянет дверь на себя. На себя.

Маруся отдала бы сейчас все на свете, только бы вошла этасамая сестра!

Если добраться до стены и прижаться к ней как можно плотнее,вжаться в самую штукатурку, в ледяной бесчувственный бетон, может быть… Можетбыть, он увидит ее не сразу, и у нее будет секунда. На что?!!

Ждать дольше было нельзя. Маруся отцепилась от изголовьякровати и налегла на капельницу.

“Держись! — попросила она ее. — Не сломайся!” Подтянув ноги,она подвинула капельницу на шаг вперед и, ухватив руками поудобнее, шагнула ещераз. До стены было далеко, как до Балтийского моря. Ну еще шажок, еще один,только один шажок!.. Снова шорох, и непонятно, то ли это ее капельница шуршитпо полу, то ли там, в коридоре, кто-то подбирается все ближе и ближе.

И еще шаг, и нельзя громко дышать, а тихо дышать невозможно,и по животу льется кровь. Маруся никогда не думала, что она такая горячая. Каккипяток.

Федор любит очень горячий чай. Он всегда основательноусаживается пить чай, слизывает крупные сахаринки с ванильных сухарей и любовноосматривает запасы — стаканчик вишневого йогурта и бутерброд с розовойдокторской колбасой. Он любит докторскую колбасу и свежий черный хлеб.