— Это благородно.

— Я не пытался получить комплимент. Я такой человек, понимаешь? А мне ведь газетчики досаждали. Ты себе не представляешь! На дачу заявились через пару дней после развода, чтобы я дал интервью. Раскрыл, так сказать, истинное лицо бездушной куклы. Они так ее назвали, — Смыслов усмехнулся. — Я послал их ко всем чертям. Охота копаться в чужом белье. Вот профессия, честное слово, не позавидуешь.

— А твоей позавидуешь?

— Не знаю. Работа как работа.

Именно Ирина посоветовала Максиму попробовать устроиться преподавателем в университет. Ему было нелегко общаться с сослуживцами, в глазах которых при встрече с ним мгновенно застывало выражение жалости. Его жалели. Еще бы — подойти к порогу серебряного юбилея и оказаться ни с чем. Как они могут делать выводы? Что они знают о его жизни? Да ничего. И не должны были, но перемыть его кости наверняка не откажутся. Максим не любил быть объектом пристального внимания. Оно допекало его, приводило в состояние нервозности, снижало работоспособность. Видимо, все это не укрылось от внимательного взгляда Ирины. Она не сразу решилась давать советы, но в какой-то момент поняла, что пора. Ирина чувствовала, что Максиму нужно менять все — и работу в том числе. Он слишком болезненно реагирует на изменившееся обращение сослуживцев к нему. Смыслов очень быстро согласился с Ириной. Почему он решил последовать ее совету? Может быть, потому, что раньше никому не было дела до него, до его проблем, внутреннего состояния. А Ирина улавливала малейшие изменения в настроении, деликатно направляя его действия в нужное русло. Она знала, что для него лучше. Интуиция влюбленной женщины помогала ей в этом. Максим доверился ей, будучи заранее уверенным в том, что эта женщина знает, что для него хорошо. Он доверился ей, как человеку, которому было до него дело. Ирине пришлось взвалить, на себя этот немалый груз его сложившихся комплексов и проблем, но, кажется, он не тяготил ее. Максим был ей благодарен. Она смогла за короткий промежуток времени стать его единственным доверенным лицом. Кирилла и Катю он в расчет не брал. Они — дети, а их действия и забота о родителях чаще всего определяются собственными нуждами. Редкий случай, когда отношения между детьми и родителями не строятся на основе помощи последних. И осуждать молодежь за это, пожалуй, не стоит. Разве родители помогают для того, чтобы постоянно слышать слова благодарности? Нет, чтобы продолжать чувствовать себя нужным, близким человеком существу, которое давно вышло из детского возраста. Они помогают детям, поддерживая ощущение своей значимости, порой осознанно обманывая себя. Максим знал, что Кирилл обязательно обратится к нему, когда деньги понадобятся, если, не дай бог, что-то случится. Он обязательно вспомнит о нем, когда нужен будет совет, когда на душе будет тяжело, когда с Катей поссорится, наконец. Но Максим со своей стороны не мог обратиться к сыну по тем же вопросам. Даже исключив материальную сторону, Смыслов-старший не вдруг решил, что не должен обременять сына и тем более невестку собственными проблемами. И от сознания того, что не к кому пойти, некому положить голову на плечо, некому сказать о наболевшем, становилось особенно тяжело. В этом смысле Ирина стала для Максима незаменимой. Он не хотел признаваться даже самому себе, что использует эту женщину так же, как и Мила в свое время использовала его самого. Правда, он не извергал на Ирину испепеляющие потоки разрушающего равнодушия. Он не показывал свое превосходство, в его отношении к Ирине не было и намека на иронию. Эта удивительная женщина вызывала у него искренний интерес, как все новое. Максим переживал этап перехода из серого, блеклого существования в тени к жизни в ярком свете любви.

— Ты не спишь? — он почувствовал нежное прикосновение ее губ к щеке, невольно улыбнулся.

— Доброе утро.

— Доброе, — Ирина обняла его, крепче прижимаясь, стараясь обвить его тело собой. Казалось, она хочет прикасаться к нему каждой клеточкой. — Мне снился такой чудесный сон.

— Расскажи.

— Нет, сны нельзя рассказывать.

— Почему? — Максим повернул голову, но увидел лишь макушку. Голова Ирины лежала у него на груди.

— Тихо!

— Что еще? — Максим прислушался.

— Сердце, — Ирина улыбнулась, целуя Максима в грудь. — Оно у тебя бьется так ровно, так спокойно, значит, все хорошо.

— Наверное, — Смыслов взял в ладони ее лицо. В который раз залюбовался ямочками, придававшими лицу выражение беззащитности, наивности.

— Что ты так смотришь?

— Просто так.

— Какой ты… Нет чтобы придумать что-то романтическое, душевное.

— Ты права. Я — сухарь, умеющий ловить кайф только от длиннющих математических формул. И мне никогда не дадут Нобелевской премии, будь я даже самым лучшим математиком.

— Видишь, и математики могли уводить чужих жен. Это ли не доказательство горячего сердца?

— Это доказательство безрассудства. И вообще это было так давно, но математика вечна!

— Да-а? — встрепенулась Ирина. — А я не на поминаю тебе какой-нибудь закон, от которого дух захватывает?

Они рассмеялись. Ирина не дала Максиму ответить, мягко прикрыв его рот ладонью. Он поцеловал ее и застыл в ожидании. Он был уверен, что Ирина захочет расслабиться в его объятиях, получить удовольствие от утреннего секса, который особенно возбуждал ее. Ирина любила заниматься этим при ярком свете, не испытывая никаких комплексов. Максим поначалу не мог ответить ей такой же раскованностью. Но Ирина медленно, день за днем вводила его в мир совершенно новых удовольствий. Он ощущал себя мальчишкой, попавшим в постель жрицы любви. Отметая всякие намеки на ревность, он все же не мог отмахнуться от вопроса: сколько счастливцев побывало в ее жарких объятиях? Максим не собирался показывать, что ее сексуальность порой пугает его. Она смело экспериментировала в постели, ненавязчиво увлекая его за собой, заставляя забыть о стыде, привычках. Она умела сделать так, что все вокруг переставало иметь значение. Мир словно отодвигался, оставляя их в небольшом, ограниченном пространстве, где властвовали только эмоции, страсти, наслаждение. Это было непередаваемое ощущение раздвоения личности, когда один человек пытается воспринимать то, что происходит, а другой — не в силах делать это, полностью отдаваясь во власть удовольствий.

Максим смотрел Ирине в глаза, мысленно повторяя, что таких глаз больше нет. В них и море, и небо, и вечность. Он может смотреть в них, не боясь утонуть, улететь, раствориться в бесконечности. Сейчас они смеялись, манили.

— Ты очень красивая, — тихо сказал Максим.

— Я знаю, — спокойно ответила Ирина и откинулась на спину. Она развела руки в стороны, запрокинула голову и, закрыв глаза, прошептала: — Я столько раз слышала это, но никогда мне не было так приятно. Правда, с каждым годом все меньше верится в то, что это правда.

— Не будем о годах, — Максима неприятно резанула фраза о тех, кто до него говорил Ирине комплименты. — Не жди, что я теперь скажу о том, как ты замечательно выглядишь.