– Утро доброе…

Я прошел вдоль ряда, пожимая руки, пришлось обучиться этомудоисторическому ритуалу, имиджмейкер ставил, так добрался до двери в малыйкабинет, где проводил особо доверительные встречи, открыл дверь:

– Прошу! Разговор будет трудный.

Голос я сумел удержать ровным, бесстрастным, как держалвсегда, министры слегка оживились, хотя в Сигуранцеве и Громове я уловилнастороженность. Похоже, уже знают о некоторых аспектах поездки, хмурятся, ноеще не догадываются, какие я сделал выводы. И сделал ли их вообще. Ониподнимались, бережно прижимая ноутбуки, наладонники, кто к чему привык больше,толкались у двери, возникло некоторое оживление, я услышал басовитый смешокГромова, затем брезгливый голос Новодворского:

– Смех без причины – признак, что смеется идиот илихорошенькая девушка.

– Дай ему каплю никотину, – посоветовалСигуранцев.

– Да он здоровый, – пожаловалсяНоводворский, – его впятером держать надо! Сколько ни проводи конверсию, аэтот проклятый ВПК еще как-то дышит…

– На ладан, батенька, на ладан, – вставил Кагановдовольно. – Некоторые люди произошли от обезьяны гораздо позже других. Этоя о военных.

А Сигуранцев, глядя на грузного Новодворского, за нимПавлова и Громова, эти еще сумообразнее, сказал лирическим тоном:

– Слоны – люблю я дивный ваш полет… В этой стране,действительно, только две беды, но каждый день разные. Зато военные – всегда!

В кабинете не стали ждать приглашения, кому и куда сесть, загоды все выверено, двигали стулья, трясли стол, хотя тот по массивности уступитразве что танку, рассаживались вольно, расталкивая правительственными задницамиболее утлых. Громов и Карашахин сели рядом, один паваротистый, другоймакнамаристый, но при всей несхожести оба одинаково бжезинкостны в присутствиигосударя, в то время как Новодворский и здесь демократ: гремит стульями,хлопает соседа по спине, хватает за причинное место, это у демократов шутки такие,чтобы к народу ближе, улыбается широко и простодушно, свой парень, а чтохитрован, так все мы хитрованы, такова селяви, надо спешить грести под себя,пока в правительстве…

– Я вчера был в конклаве кобызов, – сказаля. – В местах массового расселения… Сразу скажу, я не изменил своей точкизрения на их образ жизни, на их быт, на оценку их… жизнедеятельности. Сразускажу и то, что они своей работой, своим пребыванием вдохнули жизнь вРязанщину. Там, где поселились кобызы, урожай зерновых почти вдвое выше, чем вместах, заселенных исключительно русскими. И это если учесть, что кобызытрадиционно занимались только овцеводством. Кстати, в животноводстве они тожеопережают, намного опережают…

Новодворский довольно кивал, это же естественно, что русскихопережают все, даже чукчи. Русские – криворукие, у них все через задницу, этоспивающаяся нация, им нужно дать безболезненно загнуться где-нибудь врезервации, а земли отдать более трудолюбивым и предприимчивым народам, аСергей Адамович Ковалев – спаситель России…

Громов мрачнел, бросал на меня недобрые взгляды. Сигуранцевсмотрел холодно, лицо застыло в высокомерной гримасе, только его сосед, Павлов,посматривал настороженно, словно тарантул из норки. Я говорю тривиальные вещи,но вряд ли ради этого собирал экстренное совещание. Угадать бы заранее, что язадумал, чтобы успеть поддержать вовремя, а то и высказаться раньше, чтобыпопасть в число приближенных.

– Однако, – добавил я тяжело, – разговорпредстоит нам нелегкий и… неприятный. Боюсь, что даже болезненный.

Новодворский спросил живо:

– Разговор? Или последствия болезненные?

– Разговор, – ответил я. – Про последствияпока страшусь даже думать.

Сигуранцев спросил с интересом:

– А что произошло?

Он смотрел участливо, я ответил взглядом, мол, сам знаешь,не может быть, чтобы не доносили о каждом моем шаге, проговорил медленно:

– Дело в том, что ни о какой ассимиляции речь идти неможет. Кобызы твердо придерживаются своего языка, своих обычаев, своейкультуры…

Громов издал губами странный звук, словно громко испортилвоздух. Глаза мутные, смотрит уже вовсе мимо, а гримаса на мясистой рожепобрезгливее, чем у Карашахина.

– Своей культуры, – повторил я с нажимом. –Хотел бы я, чтобы русские держались за свою культуру так же, как кобызы засвою! А то, когда переселяются за рубеж, так не то что внуки, уже самистараются не вспоминать о своей русскости. Разве не так? Кобызы свою культуруне предают. Язык свой не предают. Это все достойно уважения…

Новодворский улыбался, донельзя довольный, русский по отцу ипо матери, потомственный русский интеллигент и потому автоматически самыйпоследовательный и непримиримый враг России, что я никогда не мог понять иобъяснить, кроме как полным инфантилизмом.

– Но есть и немалый… немалая, – продолжаля, – хотел сказать «минус», вроде бы слишком резко, а сказать«шероховатость» – слабо. Словом, есть серьезная проблема. Налицо имеемпрекрасный трудолюбивый народ, очень жизнеспособный, цепкий, плодовитый,здоровый и с хорошими устоями. Этот народ поселился на землях, принадлежащихРоссии. Поселился даже не на границе, не вплотную к границе, а в самом что ниесть сердце России…

– Рязанщина – сердце?

– Ну, пусть не сердце, – отмахнулся я, –пусть печень, какая разница? Смысл понятен?

– В печенках – даже лучше, – заметилСигуранцев. – Образнее.

– Этот народ живет своей жизнью, – продолжиля. – С русскими соприкасается, но не взаимодействует. Получаются два мирана одной территории. Увы, не взаимопроникающих, как мне бы хотелось. Несотрудничающих, как хотелось бы еще больше.

Громов сказал понимающим тоном:

– Так кто же с нами будет сотрудничать? Разве чтоБангладеш какой-нибудь. Да и то, пока будем присылать бесплатно танки.

Я кивнул, соглашаясь, так он понял, продолжил:

– Более того, начинается вытеснение местного населения…

– Туземцев, – хохотнул Окунев. Добавил, ни к комуне обращаясь: – Ничего обидного для наших патриотов! «Туземец» в переводе –«местный житель».

– Да, – снова согласился я. – Туземцев.Туземцам это, понятно, не нравится, но, покорные и богобоязненные, они могутлибо обличать на кухне, как русские интеллиген??ы, либо прийти домой ипо-слесарьи отмудохать жену. Но эти туземцы, задавленные и придавленные,пригласили нас на самую вершину власти, чтобы мы решали их проблемы, защищалиих, находили пути, чтобы дать им защиту…

– Крышу, – хохотнул Окунев снова.

– Крышу, – опять же согласился я. – Они намплатят, а мы за это даем крышу. Теперь это называется правительством. По идее,мы должны броситься их защищать…