– Сегодня же я соберу кабинет, – пообещаля. – Сегодня же. И поговорим.

– Господин президент, – прокричал Хезар, –объясните вы этим тупым русским, что будущее принадлежит нам!.. Россия всеравно разваливается, русские уже спились, а кобызы… да вы сами все видели!

– Видел, – подтвердил я. – Все видел.

– Мы ждем!

– Мы верим в вас!

– Надеемся!

– Сегодня же соберу кабинет, – повторил я. –Как только вернусь, сразу же и поговорим.

Я улыбался, раскланивался, со ступеней особняка отеческисмотрит муфтий, духовный вождь, непонятное для нас явление, непонятное длянарода, который уже усвоил, что всем в мире заправляет экономика, все вождиврут, воруют, грабят, трахаются в банях, называемых саунами, все сволочи, всегады, никому верить нельзя, каждый за себя – это и есть рыночная экономика…

Стражи в последнем усилии оттеснили радостную толпу, яторопливо пожимал протянутые мне руки, улыбался, кивал, наконец прохладноечрево лимузина приняло меня вовнутрь, как горькую таблетку, я с облегчениемоткинулся на мягкую спинку.

С другой стороны ввалился Новодворский, лицо виноватое,вздыхает и пыхтит, проговорил с облегчением:

– Надеюсь, это была последняя остановка?

– Все, – ответил я. – Давай в Москву!

Карашахин тут же пощупал мне пульс, вздохнул, в ладони егопоявился шприц. Я послушно дал заголить себе руку, кольнуло, от предплечьяпобежала жгучая струйка, растеклась горячей волной, а когда коснулась сердца,осталось только надежное тепло.

Новодворский сказал со смешком:

– Пусть телохранители едут в первой машине. Здесь вамничего не грозит, кобызы такого президента в задницу целовать будут! Пылинкиупасть не дадут.

Шофер сказал с лютой болью в голосе:

– Ну почему? Почему они горят, почему готовы за своюкобызскость под танки бросаться, а мы… нам лень через губу сплюнуть?

Над Москвой уже темное небо, когда въехали в город, а в этовремя года рабочий день заканчивается, когда солнце еще высоко. Я, увы, неИосиф Виссарионович, что заставлял свой кабинет и всех министров работать дополуночи. Уже из машины позвонил всем, велел завтра в восемь утра быть у меня.

Домашний врач измерил давление, сразу же, несмотря на моипротесты и ссылки на Карашахина, вкатил укол в ягодицу, а другой, оченьболезненный, под лопатку. Перед глазами перестали плавать розовые медузы, вголове наполовину утих шум. Я поблагодарил и выпроводил, дальше все в рукахжены, она уложила в постель, принесла грелку под ноги, пичкала горячим чаем скакими-то целебными добавками.

– Давай спать, – попросил я. – Завтра тяжелыйдень…

– Тебе завтра вообще нельзя вставать! – заявилаона с горячностью. – У тебя постельный режим…

– Слово-то какое нехорошее, – пробормоталя. – Фу, какая ты циничная…

И пока она соображала, по части юмора у нее туговато, яотвернулся к стене и скрючился в бублик. Тело потяжелело, налилось теплом, яначал проваливаться в сон непостижимо быстро, без пересчета бараньих стад передвнутренним взором.

И почти сразу завис во тьме, все тело сковало тяжестью.Попробовал двинуться, но руки и ноги как будто попали в густой клей, что скаждым мгновением застывает больше и больше, уже превращается в монополимернуюсмолу.

Пузырь, в котором я оказался, становился все теснее. Нечтоогромное и враждебное давит со всех сторон, наваливается, и вот уже труднодышать, задыхаюсь, жадно хватаю воздух…

Вынырнул из сна-обморока я все еще в том же пузыре, но воттам глазок ночничка, от окна, закрытого плотными шторами, все же струитсясеребристый лунный свет, знакомая комната подпрыгивает только от ударов моегосердца…

Жена рядом, в полумраке сонное лицо кажется моложе, дыханиеровное, не то что у меня: как из сопла первых реактивных двигателей.

Тупо и очень сильно болит в спине под левой лопаткой. Ладоньпривычно похлопала по столику, пальцы нащупали журналы, папки, но ставшейпривычной капсулы с лекарством не оказалось. Можно бы позвонить, кнопка прямопод пальцами, но представил себе, какие пойдут слухи, все равно у нас никакиетайны не держатся, пересилил себя, сцепил зубы, чтобы не стонать, в спинувонзилось острое длинное шило и достало сердце, а я доковылял на кухню, там вособом отделении холодильника целый арсенал лекарств, вот бы возликовалБорджиа…

Пока полз, цепляясь за стену, обратно, боль начала медленнозатихать. Не ушла, не исчезла, а именно затихла, то есть осталась там же,залегла и свернулась холодными кольцами гремучей змеи, я чувствую ее недобруютяжесть, ее смертельный холод. Перед глазами встало перекошенное лицоМитрохина, моего ровесника, его недавно разбил жесточайший инсульт. К счастью,у него достаточно средств, чтобы не загибаться в районной клинике, а оплатитьврачей высокой квалификации и дорогие лекарства. Но полную работоспособностьуже не возвратят, останется жить растением…

– Ни фига, – пробормотал я зло, – у менясердце, сердце!.. Я не буду жить геранью.

Боль так и не исчезла совсем, когда я через час входил всвои рабочие апартаменты. Ксения ахнула, увидев меня:

– Что с вами, господин президент?.. Господи, вам пораотменять такие поездки!

– Какие? – спросил я устало.

– Волнительные, – ответила она сердито. – Навас лица нет! Это что же, оргии с горячими кобызскими женщинами?.. Я вас неузнаю, Дмитрий Дмитриевич, всегда такой спокойный, даже меня не потрогаете,вроде я и не женщина вовсе, обидно как-то, а сейчас как выжатая тряпка… Или выеще и по Москве все кабаки обошли? Ну и как, славно погуляли?

– Не ворчи, – попросил я, – лучше сделайкофе. Покрепче и с тремя ложками сахара. Народ уже пришел?

– Да, ждут. Трясутся.

– Почему?

– Вы впервые не сказали, зачем.

– А-а, на ворах шапки вспыхнули…

– Еще как, – подтвердила она с тайнойрадостью. – Сидят, в уме номера швейцарских банков вспоминают. Да напрасновсе…

– Почему?

– Да не станете вы, – сказала она безнадежнымголосом.

Я открыл дверь, в предбаннике вдоль стены сидят Павлов,Громов, Каганов, Сигуранцев, Карашахин, все напряженные, с вытянувшимисялицами, только Новодворский по обыкновению хмурит брови и рассматриваетподозрительно ногти, словно ночью это нормальные когти, а теперь вдругукоротились, да еще Крамар, начальник охраны, изображает застывшего в готовноститерминатора.

– Доброе утро, – поприветствовал я. – Еслидля кого-то доброе.

– Здравствуйте…