Он слушал внимательно, взглянул на часы.

– Господин президент, до обеда еще полчасика… но раз ужсовещание закончено, не пообедать ли?

Я вывернул кисть, глядя на стрелки подаренных шахтерамичасов, в животе тут же радостно завозилось, начало демонстрировать пустоту.

– Да, пожалуй…

– У вас как насчет диеты?

– Какой диеты, – отмахнулся я. – Диету неназначают.

Он покачал головой:

– При вашей язве… гм…

– А вдруг не язва, – сказал я. – Рак желудка,говорят, очень похож на язву.

В просторном чистом помещении нашей столовой уже трудилисьнад борщом и бифштексами Громов и Забайкалец, Сигуранцев ел шашлык, нестрашась, что его сочтут кавказцем, а Каганов, предатель, с удовольствиемухомякивал жареную свинину. Когда мы проходили мимо, он поймал укоризненныйвзгляд Павлова и сказал нервно:

– Идите, идите!.. Я в походе, а когда в походе и вчужой стране, то можно и нечистую пищу!

– Кто такое сказал? – удивился Павлов.

– Любавический ребе, – соврал, не моргнув глазом,Каганов. – Говорит, все можно. Даже пить и гулять с голыми бабами в субботу,если это помогает нашему общему делу всемирной победы сионизма и антисемитизма.Так что топайте дальше… зелоты, блин!

Мы опустились за президентский стол, Павлов время от временипытливо посматривал на меня, в глазах то и дело проскакивает огонек изумления.Официантка пошла за заказом, Павлов чуть пригнулся, пуская звук, как бильярдныйшар, по блестящей поверхности стола в мою сторону, сказал негромко, настойчиво:

– Вы удивительно правы, господин президент. Мы упоследней черты! За нашими спинами окончательное исчезновение России и русскихкак нации. Это смешно и трагично, но сейчас в самом деле от нас зависит, бытьРоссии или не быть. Последнее столетие усиленно насаждалась мысль, что русские– великая нация, а раз так, то должна во всем уступать «младшим братьям», чтовошли в состав Советского Союза. Всю гибельность этой слюнявой интеллигентностиосознали слишком поздно: распустили Советский Союз… сами распустили, а непроиграли в холодной войне, как пытаются доказывать «победители»!.. но,освободившись от балласта в виде пятнадцати республик, уже имели в своем телегибельные метастазы. Вы знаете, что я имею в виду. Сейчас уже поздно приниматьболее жесткие иммиграционные законы… Нет, принимать их надо, но это уже неглавное. Это как таблетка от головной боли при прогрессирующем раке. У нас ещеесть шанс, но этот шанс дает не терапия, а операция. Серьезная, кровавая,мучительная и болезненная.

От соседнего стола тянул голову Каганов, прислушивался, шеяудлинялась на глазах, еще быстрее росли и раздвигались уши. Не желая в кабинетеминистра-мутанта, я широким жестом пригласил его за стол. Он благодарно иискательно заулыбался, подхватил тарелки с отбивной и блинчиками, перебрался кнам. Павлов покосился на него без особой приязни, Каганов прекрасный работник,но политически нейтральный, ни рыба ни мясо, а что-то горбатенькое,работоспособное, вроде простолюдина в министерском кресле. И с такими жепростолюдинными убеждениями.

– Простите, – пробормотал он смущенно, – но яуслышал краешек разговора…

– Ну и сделали бы вид, что не слышали, – сварливосказал Павлов. – Вы же воспитанный человек?

– Но не настолько, – огрызнулся Каганов, –чтобы себя в чем-то ограничивать. Да и говорили вы… не очень-то скрываясь…

– А мы замышляли государственный переворот, –зловещим голосом объяснил Павлов. – Вон Дмитрий Дмитриевич зарится на моекресло советника, хочет захватить, а меня сместить на свое президентье, гдехолодно и отовсюду дует. Хорошо еще, не на штыках сидеть…

– Вы все шутите, Глебушка, – сказалКаганов, – вы все шутите! А я подумал, что если решаться на операцию, тоона предстоит очень уж мучительная. А выздоравливать придется долго.

– Что вы имеете в виду? – спросил янастороженно. – О какой операции речь?

– Любой организм после операции, – ответил Кагановзастенчиво, – весьма подвержен… другим болезням. Даже простая простудаможет свести в могилу.

– Да, – согласился я. – Да, может. Но безоперации мы обречены. Хотя никто не знает – какой. Видим только, что Россиятяжело больна. Вот сейчас, сегодня, решаем: будем пытаться спасти Россию илинет?.. Как патриоты, должны ее спасать, во что бы то ни стало, пусть даже всеостальные сгинут к чертовой матери, но мы еще и разумно мыслящие люди, верно?Ну хотя бы сделайте вид, что разумные. В отличие от бояр Петра Великого, понимаем,что есть страны, далеко обогнавшие нас по части науки и техники, есть – поуровню культуры, а у третьих такая длинная история, что наша отечественнаяпокажется просто жалкой, даже если будем приписывать себе арийскость,скифскость и даже атлантидность. Так вот, не лучше ли, если Россия изгосударственного образования превратится лишь в географическое понятие?.. Ипусть ее территорию заселят более приспособленные люди?

На стол упала тень, за моей спиной появился массивныйГромов, в руках тарелка с бифштексом, жадно прислушивался. Поймав мойнедовольный взгляд, спросил торопливо:

– Можно за ваш стол? Дело в том, что этот вопрос какраз затрагивался в моей монографии о глобализме…

Я поморщился, качнул головой:

– Валяйте… тоже мне военный министр – монографии пишет!

– Я только за своим компотом схожу.

На этот четвертый стул посматривал и Сигуранцев, явно хотелк нам, но Громов успел вернуться раньше, к тому же тарелку с бифштексом ужеоставил, забивая место, и Сигуранцев, вздохнув, посмотрел на Громова снеприязнью, потом с неудовольствием на Каганова: везде эти жиды успеваютраньше, сел за соседний стол к Забайкальцу так, чтобы ловить от нашего столаособо громкие реплики.

Громов сел, улыбнулся разгневанному Павлову:

– Уточните, к чему более приспособленные?

– К выживанию, – ответил я любезно.

Павлов сказал с неприязнью в голосе:

– Позвольте напомнить, что культурным растениям нужнаопека. Без опеки выживают только сорняки. Эти сорняки весьма успешно тесняткультурные народы! И что же, уступить сорнякам?

Молодец, мелькнуло у меня в голове. Хорошее сравнение. Иточное, я именно так все время думал, когда возвращался с дачи Карелина. Атогда я все еще не думал, что к кобызам надо применять какие-то меры. Живут, ипусть живут. Хорошо, что развиваются, да и мы – молодцы, спасли вымирающийнарод. Пусть не вымирающий, но которому очень трудно…

Я развел руками:

– Лишь ставлю вопрос, так сказать, глобально. Боротьсяза выживание или нет. Не получится ли, что препятствуем эволюции? В той еечасти, где о выживаемости видов, подвидов и сообществ?..