Мазур молча кивнул.

– Передайте вашим, пожалуйста, еще вот что… – сказалАсади. – По этим материалам следует говорить не только с Касемом или сомной. Это не прихоть – обстоятельства требуют… Так и передайте.

– Непременно, – сказал Мазур.

«Черт, что же это все значит? – подумал он. –Неужели в этой вонючей истории с оружием замешан некто, сидящий настольковысоко? А иначе и не расценишь… Кто?»

Но он хорошо понимал, что Асади ни за что не признается –это их собственный позор, как генерал Кумышев – позор исключительно советский…

Асади посмотрел на него, отвел глаза, опять посмотрел снепонятным выражением, он то ли был удручен, то ли откровенно колебался и Мазурощутил тягостное предчувствие: что-то здесь было не так, и речь шла уже не оснабжавших Джараба оружием оборотнях…

– Мне бы страшно хотелось, чтобы этого разговора небыло, – сказал Асади с видом человека, на что-то наконецрешившегося. – Я вас очень уважаю, товарищ Мазур, республика вамблагодарна за ваши самоотверженные усилия, вы настоящий друг, храбрый офицер…Поверьте, мне искренне больно, что придется этот разговор вести, но еще подлеебыло бы оставить вас в неведении… В конце концов, и для вас все это чревато…Нужно что-то делать, искать выход… Неофициальнейшим образом, клянусь вам…

– Говорите, – сказал Мазур, уже твердо зная, чтослучилось нечто сквернейшее – но не понимая, что.

– Вы лучше сами посмотрите, – сказал Асади. – А япока побуду в коридоре…

Он неловко сунул Мазуру в руку толстый конверт, поднялся ипочти выскочил из бункера, попытался притворить за собой дверь как можноделикатнее, но она все равно лязгнула, словно несмазанный, затянутый ржавчинойвинтовочный затвор.

Запустив пальцы в белый незапечатанный конверт, Мазурвытянул толстую пачку фотографий. Хватило одного взгляда на верхнюю, чтобыкровь бросилась в лицо.

Очаровательная супруга, Анна свет Николаевна, соизволиласняться так, как частенько снимаются офицерские невесты – китель наброшен наплечи, фуражка набекрень, совершенно не по уставу. Вот только ничего на нейболее не имелось, кроме этого кителя, и он был не советский, а эль-бахлакский,с перекрещенными полковничьими жезлами на погонах и летными птичками налацканах, и фуражка была эль-бахлакская, опять-таки с разлапистой авиационнойэмблемой кроме кокарды.

На другой фотографии она стояла совершенно голая,подбоченившись, улыбаясь в объектив безмятежно и кокетливо. На третьей – лежалана темно-вишневом покрывале, вроде бы бархатном, закинув руку за голову, адругую томно свесив с широкого дивана, уставясь в потолок с совершенно невиннымвыражением лица, будто и представления не имела, что ее сейчас снимают.

Третья, четвертая, еще несколько были не лучше – голаякрасотка в раскованных позах – а вот дальше пошло еще хуже. Объявился смутнознакомый брюнет с усиками стрелочкой и великолепной мускулатурой, до самогоконца на фотографиях они запечатлены вдвоем, в разнообразнейшихсочетаниях-слияниях, то незатейливых, то замысловатых, обстоятельно и подробнодемонстрировавших, что кобель с фантазией может вытворять с современнойраскрепощенной женщиной, если она не против…

Мазур механически перебирал фотографии, искренне и яростнопытаясь проснуться, но ничего у него не получалось, потому что это был некошмар, а доподлинная явь. В первую минуту родились утешительные мысли насчетпровокации, монтажа и тому подобного – но он узнавал не только лицо, но и тело,и некоторые излюбленные позы узнавал…

Сквозь землю бы провалился, но там – бетон… Подрагивавшимипальцами собрал фотографии в стопку, запихнул их в конверт, припечатал еголадонью к столу, словно таракана давил, поднялся и распахнул дверь:

– Генерал…

Асади вошел в собственный кабинет словно бы с некоторойопаской, устроился за столом, не глядя на Мазура, побарабанил пальцами постолу. Сказал, глядя в стену:

– Вы только не подумайте… Это не мы снимали. Я никогда бысебе не позволил, ограничился бы тем, что рассказал вам… Они сами снимали.Когда один, когда другой.

– Они! — переспросил Мазур.

– Вы, конечно, не обратили внимания… Этот человек…

– Я его смутно помню. Полковник из военного министерства,как его… Хасан…

Правильно. Хасан Мукареджи. Так вот, вы не обратиливнимания, но их двое… Это не один человек, это – близнецы. Хасан и ХусейнМукареджи. Хусейн тоже служит в министерстве, только он майор, и не авиатор, аинтендант. У нас так положено называть близнецов – Хасан и Хусейн… Там они оба,на снимках. Ваша супруга, цветисто выражаясь, дарит благосклонностью обоих.

– Хасан и Хусейн… – механически повторил Мазур. –Послушайте, – почти выкрикнул он со внезапно вспыхнувшей надеждой. –А не может все же оказаться…

– Фотомонтаж? Искусная провокация? – моментальноподхватил Асади. – Как ни печально, от этой мысли придется отказаться. Ясам поначалу так и подумал, мне не хотелось верить… У меня есть еще икинопленка. Возможно, вам не стоит…

– Покажите, – хрипло сказал Мазур.

– Вы уверены…

– Покажите, говорю!

– Ну ладно…

Асади вытащил из шкафа кинопроектор, ловко заправилсвободный конец пленки в нижнюю бобину, опустил экран, спрятанный до тоговнутри серой жестяной трубы под потолком, вставил штепсель в розетку.Повернулся к Мазуру:

– Нажмете вот эту кнопку… И вот что, если уж вы хотитесмотреть, обязательно досмотрите до того момента, где появляется третий.

И вышел, на сей раз затворив дверь почти бесшумно. Мазуродним глотком допил то, что оставалось в стаканчике, нажал кнопку и, когда настене вспыхнул яркий белый прямоугольник, погасил верхний свет.

Сидел в темноте, изредка поскрипывая зубами в приступахлютой ярости. На экране возникла большая комната, обставленная отнюдь не среволюционным аскетизмом – скорее уж в стиле заклейменного историей султана.Появилась Аня в облике этакой юной и невинной Красной Шапочки – белая блузочка,короткая черная юбка, белые гольфики и полосатый мужской галстук – сделаланесколько шагов, озираясь с наигранным испугом, а потом на нее накинулисьнеизвестно откуда вынырнувшие оба близнеца (теперь стало ясно, что их и в самомделе двое). Изображали они, надо полагать, живописных восточных злодеев – голыепо пояс, в широких шароварах и огромных чалмах с пышными перьями.

Сюжет был незамысловатый: юную пленницу долго и обстоятельнолапали-оглаживали, потом медленно раздевали, а она на протяжении всего процессастарательно притворялась, что все происходящее с ней случилось категорическипротив ее воли, вяло отбивалась и визжала. Правда, актеры из троицы былибездарнейшие, фальшь так и перла наружу. В конце концов «жертву» все жеодолели, лишили последних тряпочек и живописно распростерли на узорчатом ковре,привязав раскинутые руки к блестящим кольцам. Еще раз облапали на все лады иотступили, ушли из кадра.