Громыхало тянул дальше, ему жаждалось на базар, но Фарамунд придержал,заинтересовавшись. А человек поворачивался перед толпой, воздевал руки,потрясал ими, ему кричали восторженно, он поклонился с достоинством и, откинувгордо голову, прокричал:

— Квириты!.. Достойные граждане великой империи римлян!Доколе будем терпеть засилье варваров?.. Они же недочеловеки!.. Наш префектидет у них на поводу, стесняет наши свободы!.. Права человека ущемлены! Онпосмел запретить храмовую проституцию, так как это оскорбляет чувстваварваров... но что нам варвары?.. Мы вольны совокупляться как в храме, так и наулицах!.. Как с женщинами, так и с животными, ибо все мы — дети великого Зевса!Он сам в виде быка покрыл Непеду, в облике жеребца — Шедулу, а лебедем —Леду!..

Народ на улице заорал одобрительно:

— Верно! Верно говоришь!

— Правильно!

— Вернуть права человека!

— Вернуть права граждан!

— Да погибнет мир, но пусть свершится справедливость!

Оратор перевел дух, закричал громко и пронзительно, ибоподходили еще заинтересовавшиеся, надо докричаться до всех:

— Все, что естественно, не позорно!.. А наш префект вугоду варварам пытается... да-да пытается!.. Честь — это выдумка варваров!..Самое ценное у человека — его жизнь, только цивилизованные народы знают еевысшую цену!.. А для спасения жизни ничего не жалко отдать или потерять. Пустьпрефект сам берет оружие и защищает врата крепости!.. Для цивилизованногоримлянина нет такого понятия, как трусость. Трус... он остается жить! Потом онприходит к жене погибшего героя, тащит ее в постель, пользует ее и ее детей, ихкоз и собаку!.. Это для тупых варваров он трус, а мы, просвещенный и мудрыйнарод, называем его правильно: благоразумным, мудрым, впередглядящим!.. Так небудем же уподобляться варварам, как хочет префект!.. Если варвары придут, топусть берут крепость. Лучше жить на коленях, чем умереть стоя!

Фарамунд ощутил странное головокружение. В груди нарасталосмятение. Оратор говорит отвратительные вещи, но говорит... правильно. В войнахвсегда гибнут лучшие, а трусы... трусы обычно выживают. И хотя их изгоняют своиже сородичи, но все же трус остается жить, он ходит по земле, ест жареное мясо,ласкает женщин, ему светит солнце, поют птицы...

По коже пробежали отвратительные мурашки. Что-то былоотвратительное в этих правильных мыслях, что-то глубоко порочное, мертвящее, ане спасающее, он не понимал, но шерсть встала на загривке дыбом, из горлавырвалось звериное рычание.

Громыхало упорно тащил к рынку. Там, по его словам, стольковсего, что глаза разбегаются. Фарамунд, у которого глаза и так разбегались,уперся.

— Погоди, — попросил он. — Дай понять...

— Да что понимать? Вон на рынке...

— Мне уже достаточно, — оборвал Фарамунд. —Теперь надо переварить. Иначе можно подавиться...

Громыхало вытаращил глаза, но вождь выглядел серьезным,челюсти стиснуты, а глаза смотрят сквозь стены, словно зрят бессмертных богов.

А Фарамунд шел медленно, старался вжиться, понять,посмотреть на мир глазами горожан, будь это римляне или местные франки, чтородились в этом городе или пришли на службу.

Со стен города видно, что черные столбы пожаров вдали ширятся.В крепости некоторые, как заметил Фарамунд, влезали на крыши, тревожноперекрикиваются. Он уловил обрывки разговоров, что на этот раз с севера идетвождь варваров, который не знает пощады даже к своим, а захваченных римлянподвергает таким жестоким пыткам, что несчастные сходят с ума гораздо раньше,чем к ним приходит смерть.

Похоже, больше всех сегодня зарабатывали лодочники. С тойстороны город упирался в реку, многие из этих, которые больше всего на светеценят жизнь, спасались бегством.

Фарамунд не поверил глазам, когда прямо на виду у всех вгороде начались грабежи. У главного склада перебили охрану из двух престарелыхлегионеров, выбили двери. Народ радостно растаскивал мешки с зерном, соль,сушеные фрукты, амфоры с маслом. Рядом вспыхнул пожар, но никто не бросилсягасить, как поступил бы любой франк, хотя огонь угрожал перекинуться на склад,а потом и на дома.

Наконец на колокольне тревожно зазвучал набат. Горожане,пользуясь слухами о подходе варваров, хватали прямо на улицах сборщика налогов,судью, избивали, кому-то привязали к шее огромный камень и потащили на стену,кто-то заорал, что знает, где живет самый богатый ростовщик...

Громыхало в возбуждении толкнул Фарамунда в бок:

— Смотри, смотри! Сейчас начнется.

— Что?

— Видел куда проскакал легат?

Богато одетый всадник пронесся через площадь к угрюмого видадлинному зданию из тяжелых грубо отесанных глыб. Навстречу выскочил коренастыйчеловек в блестящем медном шлеме и медных латах, но с голыми ногами. Вместопривычных штанов на нем легкомысленно колыхалась юбочка, похожая на детскоеплатьице.

Всадник спрыгнул на землю, он тоже оказался в таком жедетском платьице. Фарамунд преисполнился к ним к обоим презрением. Это —римляне?

— Что такое схола?

— Барак, — объяснил Громыхало непонятно. —Ну, казарма, ясно?

— Нет.

— Ну, место, где живут солдаты.

— Солдаты?

— Воины. Легионеры. И не только легионеры. Смотри!

Из каменного здания выбегали вооруженные мужчины. Выбегалибыстро, красиво, ни один не толкнул другого, хотя их десятки... уже сотни!Послышался властный крик, легионеры выстроились в считанные секунды. Щитысомкнулись краями, острые мечи как жала высунулись в щели между щитами. Всяманипула выглядела огромным железными животным.

На глазах изумленного и очарованного Фарамунда встали вчетыре ряда, замерли, нечеловечески ровные, красивые такой свирепоймужественной красотой, что у него от волнения затряслись руки, а на глаза едване навернулись слезы восторга.

Легат вскинул руку, гордый и красивый. Теперь даже дурацкоедетское платьице не казалось уродливым. В легате и всем войске была страшнаямужская красота. Послышался короткий вскрик, словно грубо гавкнул огромный пес.Ряды дрогнули, качнулись и разом двинулись от схолы, шагая в ногу так дружно,что вся каменная площадь разом вздрагивала и раскачивалась.

Снова короткий вскрик, весь страшный монолит внезапно густопорос длинными копьями. Наконечники показались Фарамунду настолько длинными иширокими, что походили на мечи с непомерно длинными рукоятями.

Он с испугом смотрел на эту шагающую стену. Страшные своимнечеловеческим единством, легионеры двигались как одно существо, Он внезапноощутил в их выучке те бесчисленные войны, которые тысячи лет вела и неизменновыигрывала империя. Что можно противопоставить такой страшной силе?