Она заспешила к остановке, а я ошалело смотрел вслед. Впрошлом году вот так же встретил свою классную руководительницу и был ошарашен,что вместо старой и злобной мымры, какой она была, увидел молодую женщину!

Потом уже сообразил, что мне было четырнадцать, а ей –двадцать два, когда она приняла класс. Через два года закончил школу, ейдвадцать четыре, совсем старая карга, а через десять лет мне – двадцать шесть,а ей – тридцать четыре, это, оказывается, еще молодая и красивая женщина!

Елена Васильевна, наша физичка, тогда казалась пожилойженщиной, но сейчас… Как странно, когда люди не стареют, а молодеют в нашихглазах.

Но завуч, Евсей Израилевич, уже тогда был стар и дряхл. Чтов мире деется, неужели и он еще не только жив, но и, так сказать, здоров, хотьи не совсем?

Не задумываясь, я сел в машину и сразу же повернул наюго-восток, там он жил и, думаю, и сейчас там. У старых людей перемены бываютредко.

В первой же небольшой пробке зародилась мысль: а оно мненадо, ну чего это вдруг, одиннадцать лет не вспоминал о школе, а сейчас вот таксразу…

А надо сразу, сказал внутренний голос. Если отложишь хоть надень, уже не поедешь, а через три дня вообще забудешь. Или сейчас, или…поворачивай и перестань о нем думать.

Когда проехал половину дороги, всплыла другая мысль: а емуоно надо? Наконец-то избавился от дебилов, что столько ему крови попортили,годы жизни отняли, а тут я снова припрусь, молодой и здоровый дуралей…

Он всегда нами занимался, напомнил я себе. Не толькопреподавал, но и воспитывал пусть и ненавязчиво, но постоянно.

Когда показался его дом, я подогнал на большой скорости,остановил прямо на зеленой площадке для выгула собак и, чтобы не дать себепередумать и вернуться, бегом поднялся на третий этаж.

Дверь открыла незнакомая пожилая женщина, лицо красивойстарухи-аристократки, но с такими глазами и характерным разлетом бровей, что ясразу сказал:

– Здравствуйте! Вы сестра Евсея Израилевича?

Она кивнула, усталое лицо не выразило никакого интереса, ноиз вежливости поинтересовалась:

– Вы что-то продаете? Мы ничего не покупаем.

– Я бывший ученик Евсея Израилевича, – ответил яторопливо, – я уже бывал у него… но это было давно.

Она помолчала, выцветшие светлые глаза рассматривали меня стем же вниманием, как смотрели бы на поблекшие обои.

– Да, – обронила она холодновато, – этонаверняка было давно. Я помогаю ему в хозяйстве вот уже семь лет. Хорошо,заходите.

– Спасибо!

Уже раскаиваясь, что приехал, я проскользнул мимо нее, заспиной щелкнула автоматическими замками дверь.

Чуда не случилось, Евсей Израилевич полулежит в кресле, допояса укрыт одеялом, исхудавший, потерявший остатки волос, их и раньше былонемного, лицо похоже на печеное яблоко, беззубый рот запал, а под глазамитемные, налитые кровью мешки.

Я присел рядом, в груди жалость, сказал тихонько:

– Евсей Израилевич, если спите, не просыпайтесь.

Тяжелые набрякшие веки приподнялись с таким трудом, что япочти ощутил напряжение мускулов. Белки сплошь в полопавшихся кровеносныхсосудах, я содрогнулся и стиснул подлокотники кресла.

Бледные губы шелохнулись, я услышал тихий шепот:

– Я мало теперь сплю… Рад тебя видеть, Славик.

– А как я рад, – ответил я искренне, но сердцесжалось, – Евсей Израилевич, вы отдыхайте больше… Сейчас медицина каждыйдень с открытиями.

Он чуть усмехнулся:

– Да-да, конечно… Но мне уже не успеть. Увы, как бымедицина ни двигалась быстро, я двигаюсь быстрее. Хоть и не встаю из кресла.Что тебя тревожит, Славик?

– Ничего, – ответил я поспешно.

– Не ври. Я всегда видел, кто что и когда задумал.

Я развел руками:

– Да, Евсей Израилевич, вы всегда нас видели насквозь.Мы еще удивлялись, почему вам все понятно, а другие учителя совсем не такие.

– Так в чем твои трудности, Славик? Я же вижу, тебягнетет нечто более важное, чем как удрать с уроков.

– Евсей Израилевич!

Он проговорил крепнущим голосом:

– Говори. У меня слабые ноги, но голова ясная. Учителяиммунны к болезни Альцгеймера. Никогда не впадают в маразм, запомни. Всепотому, что наши мозги постоянно настороже: какую еще пакость задумали этистервецы?

Я хихикнул, так надо, сказал с неловкостью:

– Да все в порядке. Просто малость не укладываюсь врамки.

– Какие?

– Не хочу ехать туристом на Кипр, – поясниля. – Не хочу в Египет. Не хочу в Испанию… Вообще никуда не хочу! А кудахочу, туда, увы, нельзя пока.

Он поинтересовался коротко:

– Куда?

– На Марс, – ответил я. – Через пятнадцатьлет там начнут строить постоянную станцию. Через двадцать лет вырастет целыйгородок. Но когда марсианский песок заскрипит под подошвами сапог таких, как я,никто не скажет…

Он переспросил тихо:

– На Марс?

Я подумал с неловкостью, что это я зациклился на Марсе, надоли такое рассказывать старому учителю, ответил торопливо:

– Да не столько на Марс, сколько – отсюда!.. Ну досталоменя все это: пьянка, жраловка, разговоры о духовности и соборности,бестолковое траханье всех со всеми, Фрейд рулит… Хожу, как идиот: все ненравится, а куда отсюда выпрыгнуть – не соображу. Вот и придумал себе Марс. Егопока еще не засрали… А выпрыгнуть так хочется, что хоть криком кричи!

Он молчал, тяжелые веки медленно опустились. Я выждал,решил, что старый учитель заснул, начал подниматься, сиденье скрипнуло, явздрогнул, на меня взглянули в упор налитые кровью глаза, совсем не старческиеглаза на безумно старом лице.

– Значит, ты…

Он закашлялся, я сказал торопливо:

– Евсей Израилевич, отдыхайте!.. Все в порядке. У менявсе будет в порядке. Это так, мелочь.

Он сказал слабым голосом:

– Значит… ты один из тех, кто…

Он замолчал, у меня мелькнула дикая мысль, что скажеткакую-нибудь чушь, вроде «избранный», сразу все испортит, но он перевелдыхание, проговорил так же тихо:

– Один из тех, да…

– Каких? – спросил я.

– Новых, – прошептал он. – Кто выпрыгнет…Пришло время. Думаешь, когда Моисей воззвал к тем, кто роптал, и предложил имисход в другой мир, вот так за ним и двинулись? Так написано в упрощенномварианте для простого народа… На самом деле даже из роптавших решился выйти изтеплого и благополучного Египта только каждый десятый… Остальные иудеи решилине рисковать и остались, а потом смешались с местным населением.