– Вверх и вверх, – сказал я. – На самуювершину Фудзиямы? Выше только звезды?

Мы приближались к выходу, Лариска еще больше выпрямилась,словно там выход на сцену, гордо запрокинула голову, а великолепные сиськиподала вперед.

– Я сама стану звездой! А на вершину горы взбираются недля того, чтобы увидеть небо.

– А для чего?

– Чтобы увидеть равнину!

– Ты взберешься, – сказал я, – тынастойчивая.

Она фыркнула еще презрительнее.

– А ты знаешь, сколько таких, как я? И все готовы навсе, чтобы вскарабкаться…

– Стоит ли? – спросил я. – Я слышал, чтолюбая поп-звезда сидит на сахарном троне под проливным дождем. А это знаешь ли…недолго.

Она ответила гордо:

– Лучше год орлом, чем триста – вороной… как тамдальше, не помню.

– Двойка по литературе? – поинтересовалсяя. – Пушкина знать надо.

– А как там?

Я подумал, признался:

– Тоже не помню. Но в детстве нравилось. Ты еще вдетстве, значит?

– Да, – ответила она гордо, – я еще молода.

Вертящиеся двери выпустили нас в ночь, Лариска огляделась:

– А где твоя машина?

– У второго входа, – ответил я. – Тут мест небыло.

– Сейчас здесь пусто, – сказала она с мрачнымудовлетворением, – это хорошо. Пусть раньше уходят, пусть спят, телевизорсмотрят, книги читают…

– А чем книги плохо? – спросил я.

– Книги? – переспросила она. – Книги –хорошо. Мешают думать в те часы, когда телевизор выключен.

Я вел ее напрямик через аллею к стоянке, луна плывет вместес нами в вершинах деревьев, вдруг пальцы Лариски на моем локте напряглись, онавскрикнула:

– Ой… что-то попало!.. Гусеница с дерева, наверное…Минутку!

Она расстегнула платье и, обнажив грудь, что-то вытряхнула,подняла голову, рассматривая нависающие над дорожкой ветки деревьев. За кустамиболезненно ярко вспыхнули вспышки фотокамер. Лариска охнула, оглянуласьиспуганно и, движением, исполненным божественного испуга, спрятала грудь.

– Папарацци! – сказала она с негодованием, голосее прозвучал неестественно громко, словно предназначался кому-то еще. –Пойдем отсюда быстрее!

Я ускорил шаг, Лариска почти бежала, оглядывалась в испуге.Я подумал ревниво, что это не такой уж и позор – попасть на снимок в моейкомпании, да и перепугалась слишком уж, словно тургеневская девушка, которойветер приподнял подол платья.

Когда я открывал дверцу машины, за спиной полыхнуло ещедважды. Лариска юркнула на сиденье, я обошел машину и сел за руль.

– Что они здесь ловят? – спросил я, когдавыруливал на дорогу. – Или еще кто-то ломится, как лось, через кусты?

– Не знаю, – ответила она счастливымшепотом. – Кусты здесь плотные, как-то сам Жорик завел туда практикантку…

– И что?

– Все папарацци жалели, что не оказались там.

Я посмотрел на нее с подозрением.

– Ты… предполагала?

Она победоносно усмехнулась:

– Нет, но у меня глаз наметан. Я всегда замечаю, ктогде приготовил фотоаппарат. И успеваю повернуться нужной стороной. Там в кустахблеснуло, будто луна по металлу… Ждали, конечно, не нас. Думаю, вообще простокто-то засел наудачу. Я хорошо сыграла?

Машина вклинилась в поток, даже в это время не разогнаться,я пробормотал:

– Так ты… все разыграла?

Она тихонько засмеялась, прижалась к моему локтю горячейполной грудью.

– Конечно. Ничего мне с дерева не упало. Просто аллеяпустая и темная, даже самая застенчивая девушка может вот так вытряхнутьупавший в вырез платья листок или гусеницу, не так ли?.. Это же самое то дляфотографов и зрителей, когда застанут врасплох!

Я сказал в неловкости, чувствуя себя идиотом:

– Ты прекрасно сыграла.

– Спасибо, милый. Я стараюсь. Не хочу всю жизньоставаться в третьеразрядных певичках. Конечно, на обложки журналов это фото непопадет, даже на первых страницах не появится, но в Инете будет через десятьминут, вот увидишь!

– В каких разделах?

– В новостной ленте о светских тусовках. Может быть,даже на ленте Рамблера. Посмотри завтра с утра! Пока не ушло из новостей. Яскопирую в отдельный файл, это ж такая удача! Пусть все увидят, что у менякрасивее грудь, чем у Маши Березиной, Клавы Кошак и даже хваленой Ксюхи!..

Я кивнул, соглашаясь:

– Это да, красивее.

Она заулыбалась, потом спросила с подозрением:

– А ты где их сиськи видел?

– Дык их фотки везде крупным планом.

Она тихонько засмеялась, снова прижалась грудью, вызывая втеле сладкое томление.

– Теперь увидят и мою, да так удачно… У меня ж красивыесиськи?

– Классные, – заверил я искренне. Природапостаралась: я видел родителей Лариски: серые мыши, но странное сочетание ихгенов, плюс бабушкиных и прабабушкиных, и получилось вот такое ослепительное чудос соблазнительнейшей фигурой, какие выходят только из-под пера творцовкомиксов. – Честно говорю, таких еще не видел.

Она довольно улыбнулась:

– Надеюсь, ты их много видел!

– И много щупал, – добавил я. – Но только оттвоих это волшебное ощущение в пальцах и во всем теле… Одно слово – классныесиськи. Сколько смотрю на тебя, вижу только сиськи… Я для тебя даже имяпридумал…

– Какое?

– Сиськонос.

– Фу, некрасивое.

– Тогда сиськоносица, сиськокоска, сискица…

Она замахнулась:

– Я тебе дам! У меня что, кроме них, ничего нет?

– Извини, – сказал я виновато, – простосиськи первыми в глаза лезут. Но и жопа у тебя – класс! Только она почему-тосзади. А когда смотришь сзади, сисек не видать, жалко. Вот бы тебе пару сисекеще и на спину!

Она фыркнула:

– Ну да, еще в два ряда, скажи.

Я подумал, кивнул:

– Да и в три – неплохо.

– Извращенец!

Я погрозил пальцем.

– Какие-то древние слова выкапываешь. Тридцать лет томуотменили слово «разврат», десять – «извращение». Теперь все – норма… Кстати, акогда садилась в машину, как насчет пилотки?

– Старалась, – ответила она, – но не уверена,что получится. Нужно было пригибаться, а сверкало высоковато…