– Странно, – произнесла она задумчиво. –Раньше я бы не сказала, что у вас какие-то проблемы…

– У меня нет проблем, – возразил я, хотя ощутилсебя несколько задетым. – Христя, меня на этот крючок не поймаешь!Наполеон не зря сказал, что великие умы должны избегать сладострастия, какмореплаватель – рифов! А я и есть великий ум. Даже самый великий!

Она отшатнулась:

– Да разве я предлагаю сладострастие? Чуть-чутьвыровнять ваше гормональное равновесие! Чтоб творить не мешало.

– Мне ничего не мешает, – ответил я твердо. –Я когда хочу – трахаюсь, когда не хочу – не трахаюсь!

Она сказала с гримаской отвращения:

– Да вы прям как животное какое-то!

После ухода Кристины почти не работал, а чтобы погаситьчувство вины – поиграл в эти чертовы дочки, когда же они вырастут. Ни фига,вина только разрослась, а тягостное чувство превратилось в тяжелое ощущениеблизкой беды.

Заснул под утро, а с рассвета накачался кофе, выгулялБарбоса и сел за работу. Голова все еще тяжелая, подбадривал ее крепким кофе,больше похожим по вязкости на застывающую смолу. Еще малость, и можно будетножом и на хлеб. Или на блюдце, где ножом и вилкой. Зато в черепе на полчасикадо жути ясно, в самом деле постигаешь движение сфер и зришь зубчатые колеса,что движут миром. А подземных гадов прозябанье, хрен с ними, это предкам,современное хомо такие ужастики смотрит на ночь по жвачнику.

В обед спустился за свежими булочками, у входа в подъезд надоске объявлений среди прочих «меняю» и «куплю квартиру в этом доме», сделанныхкрасиво и выведенных на принтерах, одно написанное от руки, корявое, сразупривлекло внимание среди прочих одинаково безукоризненных: «Просьба всемжелающим зайти в Некрасовскую библиотеку и взять себе любые книги и в любомколичестве. Бесплатно. 1 сентября библиотека ликвидируется».

Поколебавшись, я перешел дорогу, Некрасовка моя любимаябиблиотека, в детстве ездил туда, пропадал сутками в ее огромных залах,очарованный обилием книг, этих сокровищ, настоящих сокровищ, куда болеезначимых, чем какие-то дурацкие сундуки с пиастрами. Сейчас там всепо-прежнему, это я изменился, хотя в Некрасовке был совсем недавно, пришлосьпровести встречу с читателями, помню, что там работает Люся, ей восемнадцатьлет, и говорят, все еще девственница. В то время, как все девушки тянутся вросте изо всех сил, носят высокие каблуки или кроссовки на толстой подошве, оналетом ходит в сандалиях на плоской подошве, а зимой в изящных валенках, из-зачего кажется особенно маленькой. К тому же она умудряется носить длинные юбки,что так мягко и зазывно виляют при каждом ее шаге, лицо всегда без косметики,из-под простой кофточки выпирают маленькие упругие груди, она проста, как этидеревянные стеллажи для книг, и так же несовременна, и с острым чувствомсожаления я понимал, что неумолимый прогресс сожрет и ее, перемелет в железныхжерновах.

Огромный зал пуст, в нем торжественно и тихо, как в церкви.Даже как в костеле, там особенно тихо и торжественно, такая архитектура, нетвульгарно ярких икон и прочей дикарской позолоты.

На звук моих шагов, непристойно громких, из-за стопки книгна столе библиотекаря поднялась русая головка, на меня взглянули чистыебесхитростные глаза. Люся, единственный оставшийся библиотекарь, никогда непользовалась косметикой, как я уже сказал, но, к счастью, ее свежее румяноеличико и так хоть помещай на рекламу самых нежных и оберегающих кожу кремов.

Она радостно заулыбалась мне навстречу, встала, невольнодемонстрируя гибкую фигурку, тонкую в талии, хорошо развитую, но при взгляде наее чистое лицо с честными вопрошающими глазами я сразу ощутил неловкость ипонял, почему ребята избегают ее. Они, дети современности, понимают, что этосущество не понимает современных легких отношений в общении и в сексе. Она ещев тургеневском мире, где ждут любви, а какой дурак сейчас себе может позволитьтакую роскошь, как любовь? Даже богатый, очень богатый может позволить себелюбую роскошь, кроме любви. Любовь – она… обязывает.

– Здравствуйте, Люся, – сказал я нежно. –Хорошо у вас так. Тихо и спокойно.

Она смотрела на меня снизу вверх, большие голубые глазазаблестели влагой. Силясь улыбнуться, сказала приветливо:

– Сегодня никакой идентификации. Выбирайте любые книги,уносите. Лучше бы, если бы на тележке. Или на машине.

– Я на машине, – сказал я. – Но я… вряд лимного возьму.

– А вы походите по рядам, – сказала онаторопливо. – Посмотрите, какие у нас богатства! Может быть, что-то отыщетедля себя очень важное. У нас такие книги, такие книги… Хотите я вам покажу? Чтовас больше всего интересует?

Она шла рядом, маленькая, короткими шажками. Справа и слевапроходили высокие стеллажи с плотно упакованными в два ряда книгами, блестятзолотые обрезы, тускло и загадочно мерцают выпуклые буквы на корешках. Ячувствовал, как в груди разрастается тугой ком. Сюда я пришел еще школьникоммладших классов, это богатство ошеломило, первый день вообще бродил ошалело побесконечным залам, с благоговением смотрел на длинные ряды с книгами.

– А сюда загляните, – приглашала онаумоляюще, – а теперь сюда… Посмотрите, посмотрите на эти богатства!

Я смотрел, ком в груди все разрастался, я сам к своемуудивлению ощутил… ну не подступающие слезы, это чересчур, но все же острый щем.Застал еще то время, когда книги были основным богатством русском интеллигента,когда у каждого полки ломились под тяжестью и тонких брошюр, и толстенныхфолиантов, собирались книги по искусству, серии ЖЗЛ, ЖВИ, БВЛ, хотя последнююпо возможности старались брать выборочно, слишком уж много туда напихали изполитических соображений «поэтов народной Африки» или «борющегося Вьетнама». Икаждый, приходя в гости, в первую очередь устремлялся к книжным полкам ирассматривал жадно и ревниво, сравнивал со своими скупорыцарскими накоплениями.

– Как… красиво, – сказал я. – Словно в храме…

– А это и есть храм, – произнесла онажалобно, – разве не так?

– Так, Люся, так…

Ее губы вздрагивали, я вдруг подумал, что ей совсем нетместа в этом мире, маленькой, чистой и беспомощной, в мире, где уже нет места илюбви, и даже простым человеческим отношениям, основанным на симпатии, а не навыгоде и расчете. Простые человеческие чувства – хлопотно и сложно, не всякийможет себе их позволить. А кто и может, все равно выбирает из богатогоассортимента то, что проще и не обязывает. Так любовь обязывает, а секс – нет.Бедная Люся, нет тебе места в этом рациональном мире.

Зал современной классики уплыл за спину, мы вошли в огромноепомещение старой литературы, где книги даже не прошлого двадцатого века, апозапрошлого, самые новые книги датированы тысяча восемьсот девяносто девятымгодом, хотя, конечно, правильнее было бы тысяча девятисотым, все-такидевятисотый завершает предыдущее тысячелетие, а не начинает новое, но угуманитариев особое мышление, пусть будет по-ихнему. Им и так уже недолгоосталось.