Он умолк на мгновение, по лицу прошла легкая судорога, ноуже порозовело, возвращался обычный цвет. Я подумал с сочувствием, наверняка они сам начинал не раз свое эпохальное, видел, как другие начинают и… не заканчивают,иначе где, они те эпохальные труды, потому и на меня смотрит с сочувствием, какна будущего неудачника, который вскоре пополнит их ряды.

Во второй половине дня, когда писатели уже не работают, асобираются в ЦДЛ почесать языки, Кристина принесла исправленные и дополненныедоговоры. Стандартные – для стандартных авторов, а вот для тех, кто в первойдесятке – другие пункты, другие расценки, другие условия. В том числе иобязательное требование, которое не может позволить себе ни один начинающий илидаже средний писатель, чтобы редактор не исправлял ни слова, а ограничивалсятолько исправлением ашипок.

– Хорошо смотритесь, – заметил я совершенноискренне. – Хотя и во вчерашних шортиках вы просто чудо.

Кристина расхохоталась.

– Если женщина приходит на работу в том же, в чем былавчера, коллеги понимают, что дома не ночевала. А я женщина порядочная,добродетельная!.. У вас как с гормональным тонусом, Владимир Юрьевич?..Разгрузиться не желаете?

– А вот не изволю, – ответил я. – Неизволю!.. Кристина, в холодильнике соки, на столе печенье и… еще что-то, непомню. А я, с вашего позволения, пойду достучу абзац.

Она сделала большие глаза.

– Владимир Юрьевич, вы как будто передо мноюизвиняетесь!.. Я не женщина, за которой надо ухаживать, а… ну, используйтеменя, как свой компьютер. Или кофемолку. Мы оба заинтересованы, чтобы у вас всешло о’кей, чтобы продукции побольше, чтобы качество повыше, а гонорары покруче…Потому я вам и о гормональном тонусе…

– Спасибо, – ответил я язвительно, – ну каквы о нем старательно печетесь! Фрейда начитались?..

– Да нет, это теперь рассказывают в младших классахшколы. Я приму душ, а вы пока посмотрите исправленные договоры?

– Принимайте, – разрешил я.

– Спинку не потрете?

– Я же наниматель, – напомнил я.

– Тогда я вам потру?

– Щас, такие мечты вредят психике.

– Даже здоровой?

– У вас чересчур… здоровая.

На пороге в комнату я торопливо произнес пару кодовых фраз,из четырех колонок хлынул объемный звук, сразу заглушил плеск льющейся воды.Кристина решит, правда, что это прелюдия к сексу, ибо где музыка, там и вино, агде вино, там и совокупления, но я часто работаю под музыку, подбирая ее поднастроение. Не что иное, как музыка, больше всего помогает создаватьэмоциональную окраску роману. Да и не только роману. Вот когда писал «Красныелистья»…

Из ванной вроде бы доносится голос, но я негромким словомподбавил басов, воздух дрожит и колышется, сминаемый легкими ударными волнами.Бумаги с текстом договоров сосканерил, в текстовом редакторе убрал раздражающиепункты о санкциях за невыполнение, а когда за спиной повеяло свежестью и наспину упала холодная капля, я уже заканчивал редактуру особых условий.

– Все на компе? – спросила Кристина.

Я убавил звук, оглянулся. Ее торчащая от холода грудь науровне моего лица, и когда Кристина наклонилась, рассмотривая текст, я поспешноотстранился. Что странно, чем дольше общаемся, тем меньше у меня на неежелания. Так же, как у нормального мужчины не возникает желания трахнутьманекенщицу, а если возникнет, то он точно извращенец: заинтересоваться ходячейвешалкой? Кристина не манекенщица, хотя ее фигура им даст сто очков вперед, ноее чувственность и сексуальность чересчур… заметны, что ли. Вызывающи.

Нет, вру, это не чувственность, а великолепная иллюстрациячувственности. На самом деле, если мужчина психически здоров, его тянет натолстых баб, что естественно для наших древних инстинктов: мол, будет где нашейличинке развиваться – тепло, сытно, защищено от ударов толстым слоем мяса ижира. Изящными женщинами всего лишь любуемся, эстеты, значитца. Они для усладыглаз, не для услады тела.

Чертова Кристина, подумал я с бессильной злостью, она ж небезмясая модель, на ней столько мягкого нежного жирка, что иной раз бы… но кактолько подумаешь об этом ином разе, сразу остываешь, что не случается примыслях о других женщинах.

Тоже образ для иной книги. Вообще писатель все вокруг себяобычно рассматривает, как декорацию для своей пьесы, а окружающие, с которымиобщается, – персы, или, говоря старым языком, образы. А создание образов –штука сложная. И подходить к этой работе надо ювелирнее, чем к женщине, с темивсе упрощено до предела. Подходишь, как поручик Ржевский, и спрашиваешь… А влитературе проколы серьезнее, чем в одном случае из десяти получить по морде.Могу даже привести случаи из классиков, что приводят в изумление. К примеру,Гамлет – «толстый и отдувается», Пьер Безухов – маленький и черненький, АннаКаренина – «с легкостью носила свое пышное тело» и пр., но мы в массе своейвоображаем Гамлета юным красавчиком, хотя по логике такому не до философии,Безухов у меня ассоциируется с толстяком, хотя я прочел книгу до всякихэкранизаций, где его играют обязательно толстяки, Каренина – худая и стройная,прямо Майя Плисецкая…

А это значит, что авторы не уделили должного вниманияпрорисовке образов. Нужно было и вначале прорисовать ярче, да и потом в текстепару раз ненавязчиво подтвердить их возраст, внешность.

При импации с образами вроде бы проще: один раз создал,нарисовал, и дальше вести уже легче. Это при работе с текстом приходится времяот времени напоминать читателю, что такой-то высок и худ, а такой-то мал итолст, а здесь даже цвет глаз зафиксен, все схвачено. Это у меня, помню, вбумажных романах было такое, что забывал, какой цвет глаз у главного героя, унекоторых еще круче: идут герои себе, беседуют, а потом вдруг под однимскрипнуло седло, он подобрал поводья, и они помчались галопом!

– Нет, – ответил я запоздало, словно Рип ВанВинкль. – Гусиным пером.

– А что, – сказала она задорно, – гусинымписали такие вещи!.. Классика!.. Уже тысячу лет читают. И в школах изучают.

– Да, – подтвердил я. – Сам сочинял на тему:«Влияние образа Онегина на…», не помню, но писал о влиянии, помню. Ржал, нописал, «как надо», все-таки школы проходим для других, не для себя, а образованиеполучаем сами, из Интернета. Школы тут и рядом не лежали…

Она посмотрела недоверчиво. На ее чистом лбу ясно проступалибольшие печатные буквы: Гомер, Шекспир, Сервантес, Пушкин, Толстой… Да она нипри чем. Вообще современной хоме сапиенсе не понять нынешние реалии. Все еще непонять. Сообразит только следующее поколение… да и то не сообразит, а я емурасскажу на пальцах, а оно, новое поколение, просто примет, как аксиому. Ибудет дивиться, как это тупые родители не понимали… что тот мир ушел. Бесповоротно.Все, баста, капут, звиздец – никогда больше не будет такого времени, чтобыписателей помнили и читали даже через два-три поколения.