и только с любовью, пока работа не закончена.

Получается, быть любителем – не так уж плохо.

Паваротти теперь стоит за сопрано и обнимает ее, вместе они заканчивают арию душераздирающим amor, amor, amor. Последние ноты любви закручиваются кольцами в гостеприимных ветвях Древа.

Мгновение тишины – и публика взрывается аплодисментами, пара на сцене кланяется.

Мне нужно уйти. Нужно подумать о словах Пуччини, спросить себя – могу ли я любить достаточно сильно, чтобы снова творить?

Я поворачиваюсь к своей магнолии.

Но Сэм тянет меня за руку и ведет к колонне на окраине лужайки.

Он смотрит на меня со всем вниманием.

– Скажи мне, как ты рискнула?

Я хмурюсь и молчу.

– В оранжерее, – он говорит. – Ты сказала, что рискнула, и ничего из этого не вышло. Расскажи мне.

Считается ли то, что я пришла сюда?

Нужно уйти. Сосредоточиться на подготовке к встрече с адвокатом.

Вместо этого я осматриваю видимые окраины Сада.

– Можем… сесть там?

Мы пристраиваемся на вытесанную из бревна скамейку неподалеку от колонны и высоких каменных ваз, полных барвинков и флоксов.

Гости вдалеке стоят за столиками или ходят туда-сюда, я наблюдаю за ними, не зная, откуда начать.

Не зная, хочу ли я начать.

Сэм помогает заговорить:

– Ты всегда хотела быть писателем?

– Я бы так не сказала. У меня не было цели «быть писателем», я не планировала такую профессию. Я просто всегда… писала свои истории. Это часть меня.

– Да, это другое.

– В каком смысле?

– Многие люди хотят что-то творить, планируют, верят, что однажды начнут. А есть такие, как ты – люди, которые творили всегда. Те, другие, – он взмахивает рукой влево, обозначая первую группу, – они могут научиться. Могут что-то смастерить. Но ты – прирожденный художник, с колыбели слышавший шепот муз.

– Нет. – Я сжимаю в руках ткань платья. – Это неправда. То есть я всегда хотела, чтобы это было правдой, хотела написать что-то чудесное, но раз за разом мне говорили, что я недостаточно хороша.

Сэм смотрит вдаль на лужайку, затем вдыхает полной грудью.

Я удивлена, что пуговицы на рубашке выдерживают натяжение.

Он выдыхает медленно и качает головой.

– Почему мы так боимся?

– Я ценю это «мы», но думается мне, что твой талант не подвергается такой же критике, как мой.

Он смеется – фыркает, будто я ошибаюсь.

– Что это была за критика? Ты сказала: «Раз за разом»?

Я пожимаю плечами.

– С детства.

– Расскажи мне.

Закрываю глаза, не желая углубляться в прошлое, откуда пустил корни стыд.

В Саду «пустить корни» кажется хорошей метафорой. Будто вместо красоты и жизни что-то мрачное и жуткое протянуло ко мне свои пальцы и схватило все, что я люблю.

Глава 23

Мы все мечтаем о нашей далекой стране, и мне в определенной степени стыдно говорить об этом. Я как будто совершаю что-то неприличное. Я пытаюсь вскрыть безутешный секрет в сердце каждого из вас… Этот секрет мы не можем спрятать и не можем рассказать, хотя нам хочется сделать и то, и другое.

К. С. Льюис

– Мне было десять, – начинаю я тихо, будто выдыхаю.

Сэм склоняется немного ближе ко мне.

Хочу ли я поделиться с ним своими неудачами?

– Десять лет. Я тогда писала историю, может, год или два. Я никому не сказала, даже Ба. – Я отвлекаюсь от воспоминаний. – Ба меня вырастила. На самом деле, она мне не бабушка, а приемная мама. Родителей своих я не знала.

– М-мм, – Сэм гудит из глубины груди, и я ощущаю сочувствие.

– Я принесла ее в школу. Хотела показать любимой учительнице, попросить ее прочитать. Я себя уверяла, что мне нужна ее помощь, хотела узнать, как писать лучше. Конечно, мне хотелось, чтобы она сказала: «Идеально!»

Я чувствую, как он кивает, хотя смотрю только на свои руки.

– У меня тогда почти не было друзей. Я была… странным ребенком, наверное? Не знаю. Но в школе была новенькая девочка, я ей, кажется, нравилась. Нас друг к другу тянуло.

Я опираюсь на скамейку; вопреки моим ожиданиям, она ровная, нешероховатая.

Сэм молча ждет продолжения рассказа.

– История была в папке.

Я останавливаюсь, видя перед мысленным взором скоросшиватель, похожий на тот, что я принесла сегодня. Только что вспомнила об этом. Мне немного не по себе от совпадений.

– Мои одноклассницы нашли ее. Мы с моей новой подругой гуляли по школьному двору, но тут я услышала, как Эшли – мерзкая, ехидная девчонка – читала вслух мою историю остальным.

Сэм вздыхает, понимая, к чему все идет.

– Разумеется, они смеялись. А когда увидели меня, Эшли стала размахивать папкой в воздухе и кричать: «Вот она, наша великая сочинительница!»

«Она воображает себя Мэри Поуп Осборн!» – сказала другая девочка Эрика.

Я поворачиваюсь к моему собеседнику.

– Мэри Поуп Осборн – знаменитая детская писательница. – Я до сих пор не знаю, когда Сэм жил и скажет ли ему что-то это имя.

Он молчит, облокотившись на колени и сцепив руки в замок.

– Я пыталась отобрать папку, но Эшли продолжала читать, пока все смеялись и говорили: «Сказки – это для малявок!»

– А твоя подруга?

– Молчала. И после этого мы уже не дружили. – Тру пальцами лоб, где за глазами зреет мигрень. – Весь год они меня дразнили. Поднимали на смех за попытку быть знаменитой, на все, что я рассказывала, отвечали «глупые выдумки» и всем говорили, что я живу в мечтах, а не в реальности.

– Они тебя стыдили. За то, что ты была собой.

– Да.

В его кратком ответе – все, что я чувствовала почти двадцать лет.

Я молчу, чтобы прочувствовать момент – принятие своей раны – тяжелый, как атмосферное давление.

– Но были и другие случаи, когда тебя высмеивали?

Я киваю.

– Я долго не показывала никому свои работы. Поступила в местный университет и после выпуска присоединилась к кружку писателей. Мы встречались каждую неделю и делились друг с другом своими черновиками.

– Хорошо иметь сообщество из собратьев по творчеству.

– Я тоже так думала. Но когда подошла моя очередь, я принесла роман, который к тому моменту писала года два, и его… раскритиковали.

– Что они сказали?

В памяти выжжена Кора Оберман, ее тонкий нос и редеющие на висках волосы, искривленные в ухмылке губы – как она выплевывала слова вроде «приторно-сладкая» и «безудержный идеализм». Стыд, желание сбежать из круга складных стульев как можно скорее.

– Что книга слишком наивная, нереалистичная – слишком обнадеживающая.

– Ха!

Я бросаю взгляд на его ухмылку.

– Смешно?