Биденко смотрел на мальчика радостно и вместе с темнесколько ревниво, стараясь разглядеть, какие улучшения и усовершенствованияввели орудийцы во внешний вид его бывшего воспитанника. Усовершенствование былоодно: орудийцы надели на мальчика шлем. Это ещё больше приблизило Ваню кбывалому солдату. В остальном же всё было по-прежнему. Правда, обмундированиеВани уже не имело прежнего ослепительного вида. Оно обмялось, потёрлось. Насапогах сделались толстые складки. Голенища осели. Рукав шинели в одном местебыл промаслен орудийным салом.

Биденко в глубине души всё это даже нравилось. Это придавалоего любимцу ещё более боевой вид.

Но всё же он не удержался, чтобы не сказать ворчливо:

— А обтрепался весь, вывалялся… Срам смотреть.

— Я, дяденька, не виноват. Иной раз приходится нераздевамшись ночевать возле орудия, прямо на земле.

— Возле орудия! — с горечью сказал Биденко. — Небось у насчище ходил. Всё-таки надо аккуратнее носить казённое обмундирование.

Ваня понимал, что Биденко это го??орит только так, лишь быповорчать. Он чувствовал, что Биденко его по-прежнему любит. Его сердце сразусогрелось, и ему захотелось рассказать Биденко все радостные и важные новости,которые произошли с ним за последнее время: что он уже один раз сам выпалил изпушки, что вчера его поставили шестым номером, что капитан Енакиев принимаетего к себе сыном и уже подал рапорт командиру дивизиона.

Ему хотелось расспросить разведчика о Горбунове, узнать, чтоу них слышно хорошенького, какие есть новые трофеи.

Но ничего этого сказать он не успел. Вокруг шёл бой. Каждаясекунда была на вес золота. Много разговаривать не приходилось.

Как только пушки были сняты с передков и ящики с патронамивыгружены — а это сделалось не более чем за полторы минуты, — сержант Матвеевподал новую, ещё ни разу не слышанную Ваней команду:

— На колёса!

Номера тотчас окружили пушку, подняли хобот, навалились наколёса — по два человека на каждое колесо, — пристегнули лямки к колпакамколёс, крякнули, ухнули и довольно быстро покатили орудие по тому направлению,которое показывал знаками бежавший впереди Биденко.

Остальные солдаты схватили ящики с патронами и потащили ихволоком следом за пушкой.

Мальчику никто ничего не сказал. Он сам понял, что ему надоделать. Он взялся за толстую верёвочную ручку ящика и попытался его сдвинуть сместа. Но ящик был слишком тяжёл. Тогда Ваня недолго думая отбил дистанционнымключом крышку, положил себе на каждое плечо по длинному, густо смазанному саломпатрону и побежал, приседая от тяжести, за остальными.

Когда он прибежал, орудие уже стояло возле большой кучикартофельной ботвы и было готово к бою. Недалеко находилось и другое орудие.

Капитан Енакиев тоже был здесь.

Ваня никогда ещё не видел его в таком положении. Он лежал наземле, как простой солдат, в шлеме, раскинув ноги и твёрдо вдавив в землюлокти. Он смотрел в бинокль.

Рядом с ним, облокотившись на автомат, полулежал капитанАхунбаев в пёстрой плащ-палатке, туго завязанной на шее тесёмочками. Возле негона земле лежала сложенная, как салфетка, карта. Ваня заметил на ней две толстыекрасные стрелы, направленные в одну точку.

Тут же лежали ещё два человека: наводчик Ковалёв и наводчиквторого орудия, фамилии которого Ваня ещё не знал. Они оба смотрели в том женаправлении, куда смотрел и командир батареи.

— Хорошо видите? — спросил капитан Енакиев.

— Так точно, — ответили оба наводчика.

— По вашему, сколько метров до цели?

— Метров семьсот будет.

— Правильно. Семьсот тридцать. Туда и давайте.

— Слушаюсь.

— Наводить точно. Стрелять быстро. Темпа не терять. Отпехоты не отрываться. Особой команды не будет.

Капитан Енакиев говорил жёстко, коротко, каждую фразуотбивал точкой, словно гвоздь вбивал. Ахунбаев на каждой точке одобрительнокивал головой и улыбался совсем не весёлой, странной, зловеще остановившейсяулыбкой, показывая свои тесные сверкающие зубы.

— Открывать огонь сразу, по общему сигналу, — сказал капитанЕнакиев.

— Одна красная ракета, — нетерпеливо сказал Ахунбаев,запихивая карту в полевую сумку. — Я сам пущу. Следите.

— Слушаюсь.

Ахунбаев вставил в металлическую петельку полевой сумки кончикремешка и с силой его дёрнул.

— Пошёл! — решительно сказал он и, не попрощавшись, широкимишагами побежал вперёд, туда, откуда слышалась всё учащавшаяся ружейнаястрельба.

— Вопросов нет? — спросил капитан Енакиев наводчиков.

— Никак нет.

— По орудиям!

И оба наводчика поползли каждый к своему орудию. Тут толькоВаня заметил, что все люди, которые были вокруг — а их было довольно много: ибатарейцы, и пехотинцы, и две девушки-санитарки со своими сумками, и несколькотелефонистов с кожаными ящиками и железными катушками, и один раненый сзабинтованной рукой и головой, — все эти люди лежали на земле, а если им нужнобыло передвинуться на другое место, то они ползли.

Кроме того, Ваня заметил, что иногда в воздухе раздаётсязвук, похожий на чистое, звонкое чириканье какой-то птички. Теперь же ему сталоясно, что это посвистывают шальные пули. Тогда он понял, что находится где-тосовсем близко от пехотной цепи. И сейчас же он увидел эту пехотную цепь. Онабыла совсем рядом.

Ваня давно уже видел впереди, посередине картофельного поля,ряд холмиков, которые казались ему кучками картофельной ботвы. Теперь он ясноувидел, что именно это и есть пехотная цепь. А за нею уже никого своих нет, атолько немцы.

Тогда он, осторожно пригибаясь, подошёл к своему орудию,поставил снаряды на землю и лёг на своё место шестого номера, возле ящика.

Ване казалось, что всё то, что делалось в этот день вокругнего, делается необыкновенно, томительно медленно. В действительности же всёделалось со сказочной быстротой.