– Ну же, угощайся. – Лорен тряхнула пакетом картошки у меня под носом.

Лицо Керри застыло в недоумении. Ее крохотное тело напряглось, черные глаза сузились в две толстые черные линии. Я не могла не вспомнить о Джерри Лейк, которая тоже упиралась одной рукой в бедро и надувала губы, стоя у обувного дерева. Тогда Джерри действительно сплюнула от гнева – немного пены вышло из ее рта и свисало ниткой по подбородку.

Я ждала, взорвется ли Керри подобным образом.

Она всасывала воздух сквозь передние зубы.

– Вы двое думаете, что это смешно?

Лорен смотрела сквозь Керри, как будто по телевизору все еще показывали Stars in Their Eyes, и начала напевать… strumming my pain with his fingers.[50] Она шумно жевала картошку.

– Нелегалы – правые расисты, – заявила она. – Ты слышала, что Лорин Хилл сказала, что она скорее съест чернокожего ребенка, чем белый человек купит ее пластинку?

– Точно, – согласилась я, хотя и не была уверена, что она правильно поняла историю.

Лорен начала петь песню.

Это произошло. Я видела, как взорвалась девушка Стюарта. Она выбила пакет с едой из руки Лорен. Кричала, пинала диван так сильно, что он трясся.

– Убирайся к черту из моего дома. Ты тоже, придурошная. Сейчас же!

Лорен громко рассмеялась, пожала плечами и медленно встала, подняв руки над головой. Когда она потянулась, я увидела, что в ее руке была вовсе не вилка для картошки. Шпилька Джерри. Мой рот открылся.

– В любом случае мы не собирались здесь оставаться, ты, тупица, – осадила Лорен Керри. – Да, Жозефина? Мы что-нибудь придумаем.

Стюарт вошел и остановился на пороге гостиной, глядя на свою сестру и меня. Его волосы были распущены, челка топорщилась вперед. Он устало провел по ней рукой.

– Не начинай, – сказала Лорен. Она сунула заколку Джерри в карман джинсов, нырнула под его руку и вышла из дома.

– Ради бога, Стю. Ты просто собираешься молча стоять и позволять своей сестре так со мной разговаривать? – потребовала ответа Керри.

У Стюарта на это не было ответа. Я помню, что моя кожаная сумка стояла в коридоре, и он отнес ее для меня к входной двери. Я поняла, что он джентльмен.

– Ты проследишь, чтобы Лорен вернулась домой, да? – сказал он, передавая сумку и цепляя ее за мое плечо.

– Да, – сказала я. Я почувствовала покалывание на коже в том месте, где соприкасались наши руки.

– А как насчет твоего отца? – вспомнила я.

– Не беспокойся о нем. Я разберусь.

Лорен, ожидавшая меня на улице, показала два средних пальца Керри, которая смотрела из-за занавески в гостиной.

– Ну хватит, Лоз, – простонал Стюарт.

«Цыганка», – произнесла Лорен губами.

Керри постучала в окно.

– Говори, грязная сука. Я знаю о тебе все.

– Отвали.

– Отвали ты и забери свою девушку с собой.

Скейтбордист на углу приземлился, переворачивая доску вертикально. Мужчина, при последних лучах дневного света прищурившись на открытый капот машины, поднял голову, когда Лорен проходила мимо, и длинная череда непристойностей лилась из ее рта. «Шлак, бродяга, шлюха, уродина». Один или два соседа вышли из парадной двери, чтобы выразить возмущение. Я изящно гналась за ней по дороге в своем облегающем костюме и на квадратной танкетке, а сумка била меня по спине. Я помню, что на Лорен не было бюстгальтера, только одна из старых футболок Стюарта, заправленная в джинсы. Но ей было все равно; на самом деле я замечала, что она наслаждалась этим: ее груди покачивались, а люди смотрели и кричали. Двое мужчин, сидя в шезлонгах, пили и свистели нам вслед.

Когда я догнала Лорен, она обняла меня за плечо, как Божественная, и мы пошли дальше, провоцируя улюлюканье окружающих. Один мужчина от возбуждения даже топал ногами.

– Хотите секс втроем, девочки?

– В твоих снах, – насмехалась она, – в твоих снах.

27

В родах нет ничего Божественного – это я знаю точно. Схватки только начались. Меня тошнит, я постоянно хочу ругаться, в туалет и не могу сдерживать дурацкие громкие приступы отрыжки, которые направляю в сторону наших шумных соседей наверху. Когда начинаются настоящие боли, я катаюсь по квартире, как агрессивный пьяница в поисках драки. Я бесконечно жалуюсь, злюсь и истекаю кровью.

Юрген, как может, проходит со мной первую стадию родов. Мы не говорим о драке, о том, что я ворвалась домой, схватившись за живот, и от меня пахло пивом и арахисом, а мои штаны промокли. Он растирает мне плечи и кормит макаронами, а когда я стою на коленях, ругаюсь, качаюсь и плачу, он сдвигает мебель, как это обычно делают для эпилептиков, чтобы они не причинили себе вреда. Когда приходит время, он везет меня в больницу, взяв с собой копию нашего плана родов, которую передает дежурной медсестре. В этом документе мы подчеркнули важность естественности. Старая школа. Так поступали наши матери.

Акушерка, получив план родов, бросает беглый взгляд на заголовок, который гласит: «ПОЖАЛУЙСТА, НЕ предлагайте мне обезболивающее», и одаривает меня, как мне кажется, испепеляющим взглядом. Конечно, она и не предполагает, что я могу быть готова к тому, что меня ждет.

– Не подпускай эту суку ко мне, – шиплю я Юргену.

Я убеждена, что весь этаж пытается меня достать. Меня наказывают. Они поместили нас в затемненную комнату, где я часами хожу по кругу, теряю чувство времени, как сумасшедшая, вою в невообразимой агонии, говорю тарабарщину. В конце концов, когда я все еще не раскрываюсь, Юрген выводит меня в коридор, где я хватаюсь за поручень и качаюсь вверх и вниз, как агорафоб, задыхаясь от ужаса, когда начинается схватка. Я умру. Я действительно в это верю. Когда я вижу в коридоре пустую каталку, меня одолевает желание попросить прощения, освободиться от бремени. Я цепляюсь за Юргена, рыдая.

– Мне очень жаль, – говорю я. – Прости меня.

Он гладит меня по волосам.

– За что?

И я понимаю, что не могу вынести даже его прикосновений. Медсестра права, у меня нет сил терпеть такую боль. Я сумасшедшая? Я вызываю акушерку.

– Я передумала, мне нужны препараты, – говорю я.

Она смотрит на Юргена.

– Не смотри на него, черт возьми. – Я хватаю ее за запястье. – Я хочу эпидуральную анестезию.

Юрген, который не спал почти полтора дня, кивает, и когда приходит анестезиолог, мой муж виновато выходит из комнаты в поисках еды. Некоторое время я дремлю в безболезненной безмятежности, а когда приходит время, я толкаюсь, тяжело дышу и выполняю все те трюки, которым научил нас инструктор по родам.

– Что теперь, коричневая