— Какая разница! — сказала она. — Клейтон видела, как яподписывала бумагу, а после меня подписалась сама. Я как раз собираласьзвонить, чтобы ко мне прислали дворецкого, но тут явились вы.

Мистер Саттертуэйт не нашелся, что возразить. Он отвинтилколпачок своей авторучки и уже собирался начертать внизу свей автограф, каквдруг замер, не донеся пера до бумаги. Имя, написанное строкой выше, вызвало внем какое-то смутное беспокойство: Элис Клейтон.

Он силился вспомнить: Элис Клейтон — с этим именем что-тосвязано… Что-то, имеющее отношение к мистеру Кину… Вернее, к тому, что он самнедавно рассказывал мистеру Кину.

Вспомнил! Элис Клейтон — так звали ту малышку, служанкусестер Баррон. Малышку?.. Люди с годами меняются, но не до такой же степени! Ктому же у той Элис были карие глаза… Комната как-то странно покачнулась,закружилась, мистер Саттертуэйт нащупал стул, и откуда-то, словно издалека,раздался взволнованный голос Марджери: «Что с вами? Вам дурно? Ах, Господи, выбольны!..»

Но он уже пришел в себя и, взяв ее за руку, заговорил:

— Милая, теперь мне все ясно. Приготовьтесь услышатьпоразительную весть. Та, кого вы называете Клейтон, вовсе не Клейтон. НастоящаяЭлис Клейтон утонула вместе с «Уралией».

Марджери в оцепенении глядела на мистера Саттертуэйта.

— Но.., кто же она тогда?

— Думаю, ошибки быть не может. Женщина, которую вы называетеКлейтон, — сестра вашей матери, Беатриса Баррон. Помните, вы как-то упомянули,что балка ударила ее по голове? Вероятно, в результате сотрясения она потерялапамять, и вот ваша матушка, усмотрев в этом удобную возможность…

— То есть возможность присвоить себе титул? — с горечьюпереспросила Марджери. — Да, она бы не упустила такого случая. Наверное,нехорошо так говорить о покойной, но такой уж она была человек.

— Из двух сестер Беатриса была старшая, — продолжал мистерСаттертуэйт. — После кончины вашего дяди она должна была унаследовать все, аБарбара ничего. И тогда ваша мать решила объявить раненую девушку своейслужанкой, а не сестрой. Позже девушка поправилась и, естественно, поверила,что она Элис Клейтон, служанка. Лишь недавно ее память, вероятно, началавосстанавливаться, но тот удар по голове и проведенные в беспамятстве годы всеже не прошли даром: рассудок ее поврежден.

Марджери смотрела на него полными ужаса глазами.

— Она убила маму… И хочет убить меня!.. — еле слышновыдохнула она.

— По всей вероятности, это так, — сказал мистер Саттертуэйт.— В ее помраченном сознании живет лишь одна мысль — что у нее укралинаследство, что вы и ваша мать отняли у нее то, что по праву принадлежит ей.

— Но… Но Клейтон же старуха!

С минуту мистер Саттертуэйт ничего не отвечал. Перед нимпроплывали видения. Седая бесцветная старуха… Сияющая златовласая красавица влучах каннского солнца… И это — сестры? Возможно ли? Он вспомнил сестер Баррон:они были так похожи друг на друга! И вот, только из-за того, что судьба ихсложилась по-разному…

Он тряхнул головой, вновь поражаясь тому, как удивительна инепостижима бывает порой жизнь.

Обернувшись к Марджери, он тихо проговорил:

— Нам, вероятно, следует подняться к ней.

Они нашли Элис Клейтон в ее маленькой швейной мастерской.Она не повернула к вошедшим головы — и скоро стало понятно почему.

— Сердце сдало, — пробормотал мистер Саттертуэйт, трогаяокоченевшее плечо. — Что ж, наверное, это к лучшему.

Мистер Саттертуэйт приехал в оперу. Он сидел один впросторной ложе первого яруса, на двери которой помещалась табличка с егофамилией. Мистер Саттертуэйт, знаток и почитатель искусств, превыше всего ценилмузыку и имел обыкновение ежегодно на весь сезон — по вторникам и пятницам —арендовать ложу в Ковент-Гардене.

Ему, однако, редко приходилось сидеть в ней одному. Будучичеловеком общительным, он любил окружать себя людьми из высшего общества, ккоторому принадлежал, или же аристократами от мира искусства, в котором тожечувствовал себя как рыба в воде. Сегодня он остался в одиночестве «по милостиодной знакомой графини. Графиня эта была не только достойная женщина ипризнанная красавица, но и заботливая мать. Ее дети подхватили всем известную,но от этого не менее неприятную хворь — свинку, и графиня осталась дома, чтобывздыхать и переживать в обществе накрахмаленных нянек. Супруг же, одаривший ееупомянутыми уже детьми и графским титулом, но в остальном полное ничтожество,воспользовался случаем и почел за счастье улизнуть: музыка всегда наводила нанего смертную тоску.

Итак, мистер Саттертуэйт был один. Давали «CavalleriaRusticana» и «Pagliacci» но поскольку «Cavalleria Rusticana» его никогда, непрельщала, он явился к самому занавесу, опустившемуся над смертными мукамиСантуццы.[50] И прежде чем публика растеклась по ложам знакомых или отправиласьв буфет — оспаривать свои права на лимонад и кофе, он успел навести бинокль напартер, окинуть его опытным взглядом и наметить себе подходящую жертву наближайший антракт. Вставая с места, он уже имел перед собой четкий план действий.Однако этому плану так и не суждено было осуществиться, так как у выхода изложи мистер Саттертуэйт натолкнулся на высокого темноволосого человека и, узнавего, издал радостный вопль:

— Мистер Кин!

Он вцепился в руку своего знакомого, словно боясь, что иначетот запросто растворится в воздухе.

— Вы должны перейти в мою ложу! — категорически заявилмистер Саттертуэйт. — Вы один или с друзьями?

— Я один и сижу в партере, — улыбнулся мистер Кин.

— Стало быть, решено! — облегченно вздохнул мистерСаттертуэйт.

Стороннего наблюдателя, если бы таковой случился, егоповедение, пожалуй, могло бы позабавить.

— Благодарю, — сказал мистер Кин.

— Ах, да за что же?! Я так рад встрече с вами! Я и не знал,что вы любите музыку.

— Признаться, у меня есть резон питать особое пристрастие к«Pagliacci».