Я зажала рану от ножа другой рукой и отступила назад, сойдяс могилы.

– Сейчас он ответит на ваши вопросы, – заявила я. – Нопостарайтесь формулировать их попроще. Он какой день мертв.

Адвокаты не улыбнулись. Вряд ли я могла бы их за это упрекнуть.Я махнула им рукой, приглашая вперед. Они подались назад. Брезгливость уадвокатов? Ну уж вряд ли.

Миссис Дугал толкнула своего адвоката в плечо.

– Давайте, давайте! Это обошлось нам в целое состояние!

Я хотела было сказать, что мы не берем поминутную плату, но,насколько я знаю, Берт организовал дело так, что чем дольше мертвец поднят, темдороже это стоит. И это на самом деле хорошая мысль. Сегодня Эндрю Дугал былвполне хорош. Он отвечал на вопросы своим культурным голосом, с хорошейдикцией. Если не обращать внимания на блеск его кожи в лунном свете, онвыглядел живым. Но подождите несколько дней или пару недель. Он будет гнить –они все гниют. Если Берт таким образом придумал, как заставить клиентовукладывать мертвых в могилы раньше, чем начнут отвариваться куски, тем лучше.

Мало что есть на свете более печального, чем семья, везущаядорогую мамочку обратно на кладбище в аромате дорогих духов, маскирующих запахраспада. Хуже всего была клиентка, которая перед доставкой мужа обратно вымылаего в ванне. Почти всю его плоть ей пришлось везти в пластиковом мешке длямусора. В теплой воде мясо просто отстало от костей.

Ларри отступил, споткнувшись о цветочную вазу. Я егоподхватила, и он привалился ко мне, все еще нетвердо стоя на ногах.

– Спасибо... за все, – улыбнулся он.

Он смотрел на меня с расстояния всего в несколько дюймов. Впрохладе октябрьской ночи по его лицу струился пот.

– У тебя пальто есть?

– В машине.

– Пойди и надень. А то простудишься до смерти, потея натаком морозе.

Улыбка его расплылась в широкую ухмылку.

– Как прикажете, босс. – Глаза его были чуть больше,чем нужно, и были видны белки. – Вы меня оттащили от края. Я этого не забуду.

– Благодарность – это хорошо, детка, но пойди наденьпальто. Если поймаешь грипп, то работать не сможешь.

Ларри кивнул и медленно пошел к машинам. Все еще нетвердойпоходкой, но уже мог идти. Кровь у меня из руки почти остановилась. Я сталавспоминать, есть ли у меня в аптечке пластырь подходящего размера. Пожав плечами,я пошла к машинам вслед за Ларри. Хорошо поставленные в залах суда голосаюристов заполнили октябрьскую ночь, и слова отдавались под деревьями эхом. Накого они хотели произвести впечатление? Трупам на речи плевать.

Мы с Ларри сидели на холодной осенней траве, глядя, какюристы заполняют завещание.

– Какие они серьезные, – заметил Ларри.

– Работа у них такая – быть серьезными, – отозвалась я.

– Быть юристом – это значит, что ты не можешь иметьчувства юмора?

– Ни грамма, – сказала я.

Он ухмыльнулся. Короткие волосы у него были такимиярко-рыжими, что почти переходили в оранжевые. Глаза глубокого голубого цвета,как весеннее небо. И глаза, и волосы я разглядела в свете салонов наших машин.В темноте же он казался сероглазым с каштановыми волосами. Терпеть не могудавать свидетельские показания по внешности людей, которых я видела в темноте.

Цвет лица у Ларри Киркланда был молочно-бледным, как бываету рыжих. Облик завершала густая россыпь золотистых веснушек. Вообще он былпохож на куклу-переростка Худи-Дуди. В смысле – такой же симпатичный. Он былнизкорослым, для мужчины очень низкорослым, и потому я уверена, что ему непонравилось бы слово “симпатичный”. У меня это одно из самых нелюбимых ласковыхслов. Если бы учли голоса всех низкорослых людей, слово “симпатичный” было быиз словарей вычеркнуто. И я бы за это голосовала.

– Давно ты стал аниматором? – спросила я.

Он посмотрел на светящийся циферблат своих часов.

– Примерно восемь часов назад.

Я вытаращила глаза:

– Это твоя первая работа?

Он кивнул.

– Разве мистер Вон вам не говорил?

– Берт только сказал, что нанял нового аниматора поимени Лоуренс Киркланд.

– Я сейчас на последнем курсе Вашингтонскогоуниверситета, и это моя семестровая практика.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать, а что?

– Ты же еще даже не совершеннолетний!

– Ну, так я не могу пить и ходить в порнотеатры. Неочень большая потеря, если по работе не приходится ходить в такие места. – Онпосмотрел на меня и наклонился в мою сторону. – А что, эта работа требуетходить в порнотеатры?

Лицо его было совершенно нейтрально-приветливым, и я немогла понять, дразнит он меня или нет. Я решила, что он все-таки шутит.

– Двадцать – это нормально.

Но я покачала головой.

– По вашему виду не скажешь, что вы так думаете, –сказал он.

– Не твой возраст меня беспокоит, – ответила я.

– Но что-то все же вас беспокоит.

Я не знала, какими словами это выразить, но что-то было вего лице приятное и веселое. Такое лицо, которое чаще смеется, чем плачет. Онбыл чистый и блестящий, как новенький пенни, и я не хотела, чтобы этопеременилось. Мне не хотелось быть человеком, который заставит его лечь в грязьи поваляться.

– Тебе случалось терять близкого человека? Я имею ввиду в семье?

Веселость сползла с его лица. Он теперь выглядел какгрустный задумчивый ребенок.

– Вы говорите серьезно?

– Смертельно серьезно.

Он покачал головой.

– У меня даже бабушки и дедушки живы.

– Ты видел когда-нибудь насилие близко или лично противтебя?

– В школе я часто дрался.

– Почему?

Он усмехнулся:

– Они думали, что маленький – значит слабый.

Я не могла не улыбнуться:

– И ты убедил их в обратном.

– Да нет, из меня выколачивали пыль четыре года подряд.

И он тоже улыбнулся.

– А тебе случалось победить в драке?

– Иногда бывало.

– Но победа – это не самое главное, – сказала я.

Он внимательно посмотрел на меня серьезными глазами.

– Нет, не главное.

Это был момент почти полного понимания. Общая история –самый маленький ученик в классе. Годы и годы, когда тебя в спортивные командывыбирают последним. Годы, когда ты автоматически становишься жертвой любыххулиганов. Быть маленьким – от этого можно озлиться. Я была уверена, что мыдруг друга поняли, но я, поскольку я женщина, должна была выразить это словами.Мужчины часто обмениваются мыслями молча, но иногда случаются ошибки. Я должнабыла знать наверняка.