— Вот и островок цивилизации, — сразу оживилсяМаслобойщиков. — Думаю, никто не будет возражать, если мы помянем покойнуюАфиночку, пусть земля будет ей пухом. Посидим, подумаем в тишине о бренностивсего сущего…

— Я за рулем, — мрачно напомнил Гжесь.

Но режиссер уже не слушал его. Он выпал из машины и черезсекунду скрылся в кафе.

— Что будем делать? — спросил Гжесь у Лены,выключая двигатель.

— Давай уедем отсюда к чертовой матери. Пусть самвыбирается.

— С ума сошла! Он и так как ребенок, а когда заворотник зальет… Сама знаешь.

Светаня нам этого не простит.

— Еще как простит! — вырвалось у Лены.

— В любом случае одного я его не оставлю.

— И что ты предлагаешь?

— Может быть, и вправду помянем?

— Ты за рулем, — мрачно напомнила Лена. — А япить с твоим алкашом мэтром не собираюсь.

— Ну и замечательно. — Гжесь даже рассмеялся отпростоты осенившей его идеи. — В конце концов, у тебя тоже есть права. Тыи поведешь.

— Это ничего не значит. Ты же знаешь, машины я боюсь. Ини за какие деньги за руль не сяду.

— А сто долларов, которые ты профукала на курсывождения? Их вписать в счет или нет?

Курсы вождения были зимним Лениным кошмаром. Она окунулась вэтот кошмар добровольно, чтобы пореже встречаться с сексуально озабоченнымГжесем по вечерам. Для этого все средства были хороши, к тому же автошколарасполагалась под боком, на Пятнадцатой линии, стоило только перейти Малыйпроспект. Откуда ей было знать, что скромная табличка «АВТОШКОЛА № 4» окажетсяприглашением в хорошо закамуфлированный ад. А преподаватель теории НиколайПетрович Поклонский возьмет на себя неблагодарную роль Вельзевула. Со второгозанятия Лену стали преследовать ужасающие в своих натуралистическихподробностях сны. В этих снах она лизала раскаленные сковородки с клеймом «Запретительныезнаки», поджаривалась на вертеле, отдаленно напоминающем гаишный жезл, иполучала свою порцию раскаленного свинца под табличкой «Стоянка по будним днямзапрещена». В реальности дело обстояло не лучше. Любая разметка сливалась дляЛены в одну сплошную линию, а безобидный параграф «Проезд нерегулируемыхперекрестков» прямо на глазах трансформировался в новую Книгу мертвых.Достаточно было прочесть первую строку, чтобы выпустить на волю всех демонов. Ктому же Вельзевул Поклонский взял дурную моду каждое занятие вызывать Лену кдоске, и от всех этих встречных и попутных трамваев вкупе с правыми и левымиповоротами у нее темнело в глазах и подгибались колени. Так, на полусогнутых,она и доплелась до окончания теоретического курса, после чего начались мукипрактического вождения. От нее отказались два инструктора, и лишь третий (впрошлом гонщик-экстремал) сумел научить ее кое-как переключать скорости и непутать педаль тормоза с педалью сцепления. Экзамены в ГАИ Лена сдала только счетвертого раза, наглотавшись перед сдачей успокоительных таблеток. Азаработанные потом и кровью права были заброшены в рюкзак и благополучнозабыты. Да и табличка «АВТОШКОЛА № 4», изредка появляясь в поле Лениногозрения, больше не вызывала нервной дрожи и приступов головокружения.

И вот теперь, в самый неподходящий момент, Гжесь напомнил ейо правах. Да еще попрекнул ста долларами.

— Ты можешь говорить что угодно, но машину я не поведу.

— Давай хотя бы зайдем, посмотрим, что там с мэтром…

Препираться с Гжесем было бесполезно, оставалось толькоследовать в его кильватере. Что Лена и сделала, опрометчиво ступив под сводыкафе «Лето».

«Островок цивилизации» оказался самой обыкновеннойрыгаловкой с липкой клеенкой на столах и декоративным панно во всю стену. Паннооткликалось на имя «Родные просторы», но с тем же успехом могло называться«Сбор колхозного урожая». С толстомясыми краснокирпичными труженицами полеймирно уживалась бесстыжие самки «Плейбоя», развешанные над стойкой. А о том,чтобы «подумать в тишине о бренности всего сущего», сразу же пришлосьзабыть, — из двух косо висящих колонок горланил во всю луженуюэмигрантскую глотку Михаил Шуфутинский.

Маслобойщиков пристроился непосредственно под колонками и сзавидной скоростью поглощал портвейн. Появление Гжеся и Лены было встреченоцарственным кивком головы и революционным призывом:

— Выпьем!

И тотчас же сальный голос Шуфутинского грянул: «За милыхдам, за милых дам!»

— Актуально, — хэкнул мэтр, опрокидывая стакан изакусывая собственной бородой. — Присоединяйтесь к тосту.

Гжесь с сомнением посмотрел на чернильного цвета бурду:

— Я, пожалуй, лучше водочки.

…На то, чтобы упиться, Гжесю хватило сорока минут: мэтрпогонял тосты, как лошадей, пускал их галопом, аллюром и иноходью, брал с местав карьер, пришпоривал, когда нужно, или вообще отпускал поводья. Сначала шелтематический блок: «за невинно убиенную Афину Филипаки», «за нашу Афиночку»,«за почившую актрису», «за солнце русской сцены», «за темперамент, который дажесмерти не по зубам».

Блок закончился призывом «Возьмемся за руки, друзья, чтоб непропасть поодиночке», после чего Гжесь был послан за очередной дозой водки ипортвейна. Второе отделение марлезонского балета тоже не отличалось особымразнообразием: «за актерское товарищество с неограниченной ответственностьюперед будущим державы», «за пыль кулис», «за огни рампы», «за мизансцену поимени жизнь» и почему-то «за день театра, не к столу будет сказано». Послеэтого распаренный «Тремя семерками»

Маслобойщиков перешел на личности. Стаканы были сдвинуты «заСтрелера», «за Штайна», «за Гришку Козлова, он теперь премии получает, подлец,а я ему сопли вытирал вот этой самой рукой» и «за Маркушу Захарова, царствиеему небесное».

— Так ведь он жив и здоров, — тихо ужаснуласьЛена, давясь томатным соком.

— Да? — расстроился Маслобойщиков. — Тогда занего не пьем.

Мэтр выглядел молодцом, тосты произносил хорошо поставленнымголосом провинциального трагика, но, когда приобнял Гжеся и принялсядекламировать монолог Катерины из «Грозы», Лена не выдержала:

— Может быть, пора уходить, Гавриил Леонтьевич?Неудобно. Люди оглядываются…

Это было художественным преувеличением. Людей в рыгаловкесобралось не так уж много: хмурая буфетчица за стойкой, хмурая официантка взатрапезном фартуке посудомойки и алкаш за столиком у выхода. Алкаш был такойже краснорожий, как и Маслобойщиков, только без бороды. Во всем остальном тоженаблюдалось пугающее сходство: от пористого носа до складок у губ. Что иговорить, мэтр и безымянный алкаш казались близнецами, разлученными в детстве.

— Пойдемте, Гавриил Леонтьевич, — продолжалаувещевать Лена.

— Цыц! — мэтр стукнул кулаком по клеенке с такойсилой, что из стакана едва не выплеснулся портвейн.