— Цыц, женщина! — поддержал Маслобойщиковавстрепенувшийся Гжесь. — Знай свое место! Кирха, кюхен и киндер [9]!

Это было слишком. Лена отодвинула сок и поднялась из-застола, прихватив лежащие рядом с Гжесем ключи от «шестерки».

— Пошли вы к чертовой матери! Оба!

— Да она у тебя змея, друг мой! Забыл только, какойпороды…

— Кобра, — подсказал Гжесь. — На хвосте.

Нет, она вовсе не собиралась этого делать, но напившийся добезобразия дуэт просто вынуждал Лену поступить именно так. Именно так, как иположено кобре на хвосте. Тем более что возле «шестерки» уже крутилосьнесколько подозрительных подростков: из тех, которых Гжесь, сам выросший где-тона окраине отнюдь не мирного Новокузнецка, называл «гопота». Несколько метров,отделяющие ее от машины, оказались самыми сложными. Топота тихонькоподсвистывала, цокала языками и даже продемонстрировала Лене парочкуобщеизвестных непристойных телодвижений.

Отдышаться удалось только в салоне.

Лена вставила ключи в замок зажигания и принялась взвешиватьвсе «за» и «против».

Водитель из нее никакой, это правда. Вельзевул Поклонскийназывал ее не иначе, как «смерть на перекрестке»: «Так и напишите себе помадойна лбу, Шалимова: смерть на перекрестке». Да и оставлять в разбойнойпридорожной корчме двух подвыпивших мужиков в окружении гопоты… Но ивыслушивать их пьяные артистические бредни и сексистские оскорбления тожерадости мало. В конце концов, они не малые дети. И железнодорожная платформапод боком. Доберутся как-нибудь.

Она осторожно сдвинула машину с места, неловко развернулась,сбив щит с «бизнес-ланчами» и «спиртным в разлив», и, отчаянно сигналя редкимпрохожим-камикадзе, покатила вниз под горку, на основную трассу.

О своем решении Лена пожалела уже через триста метров. Онакак-то совсем выпустила из виду, что отрезок пути Ломоносов — Петродворец былсамым паскудным, особенно с точки зрения водителя-неумехи. Извилистый инеширокий, он изобиловал леденящими душу знаками «Крутой поворот», «Крутыеповороты», «Ограничение скорости» и «Обгон запрещен». Господи, какой уж тутобгон, только бы живой добраться! Лена сбросила скорость почти до тридцати иплелась, километр за километром съедая расстояние. Еще пара прихотливых изгибовдороги, и она выберется на более-менее ровный участок и спокойно покатит кПитеру.

Эти мечты разлетелись в прах, когда из-за поворота выскочилярко-желтый бензовоз с проблесковым маячком над кабиной и надписью «NESTE» наборту. Лена шарахнулась в сторону, с перепугу вместо тормоза нажав на газ. Ее выбросилопочти в кювет, но не это было самым страшным.

Самым страшным оказался глухой стук о передний бампер. Искрежет железа.

Машина остановилась, ткнувшись носом в обочину, Лену бросилона руль, а в грудной клетке сразу же возникла довольно ощутимая боль от удара.Но что значила какая-то боль по сравнению со стуком, который она скореепочувствовала, чем услышала. Она… Она сбила кого-то! Может быть, даже насмерть!Она сбила ни в чем не повинного человека! Она, Лена Шалимова, убийца!.. Отужаса произошедшего Лена на несколько секунд спряталась в обмороке, но, когдапришла в себя, ничего не изменилось. Машина по-прежнему стояла у обочины,грудная клетка по-прежнему саднила, а сквозь приоткрытое боковое стеклослышались редкие приглушенные стоны.

Ломая ногти, она открыла дверцу и бросилась к кювету. Вкювете валялся велосипед со смятым и покореженным задним колесом и такая жесмятая и покореженная картонная коробка весьма внушительных размеров. Самвелосипедист сидел рядом, держась за голову и раскачиваясь из стороны всторону. Что ж, если Лена и не была убийцей, то совершила полноценный наезд.

— Эй, вы живы? — севшим голосом прошептала она.

Велосипедист, находящийся, очевидно, в состоянии шока, необратил на Лену никакого внимания. Он потряс головой, на которой болталисьбесполезные теперь наушники, посмотрел на ладонь, испачканную кровью, а потом,как будто что-то вспомнив, потянулся к коробке. И принялся методично сдирать снее скотч.

— Эй, вы живы?!

Скотч никак не хотел отставать от помятого, измочаленногокартона, из наушников неслось что-то уж совсем допотопное, ссадина на лбувелосипедиста медленно наливалась кровью; словом, положение было совсембезрадостным.

— Помогите мне, — с трудом разжав зубы, сказалвелосипедист.

— Да, конечно… Я сейчас сбегаю за аптечкой.

Лена снова бросилась к машине, но голос велосипедистаостановил ее и заставил вернуться:

— Нет… Помогите мне.., открыть…

Он просил ее открыть коробку, вот что!

— Сначала я перевяжу вас… Продезинфицирую рану. Я умею.

— Сначала коробку. — Он все еще был в шоке отпроисшедшего.

— Ну, хорошо. Если вы настаиваете.

Скотч поддался не сразу. Но когда поддался…

— Что там? — слабым голосом спросил раненыйвелосипедист.

— Не знаю… Куски ткани, нитки, какие-то палкисломанные…

От слабости, секунду назад пригнувшей велосипедиста к земле,не осталось и следа. Он отшвырнул Лену от коробки с таким остервенением, чтоона прикусила язык и едва не лишилась двух передних зубов. Но велосипедистубыло начхать на Ленины зубы. Он вынимал и вынимал из коробки мелкие детальки,гладко заструганные и ошкуренные палочки, прошитые куски парусины. Последнимбыл извлечен деревянный корпус. Вернее, часть корпуса. Велосипедист прижал егок груди, а потом поднял глаза и в упор посмотрел на Лену. Впервые.

— Вы меня убили, — громко и отчетливо произнес он.

Лене стоило немалых душевных сил, чтобы выдержать этотвзгляд.

— Ну, это преувеличение. У вас шок, я понимаю. Новообще-то вы живы. Честное слово.

— Три месяца работы… Я ехал… Я должен был подарить еесамому важному для меня человеку. Вы меня убили.

После этой отчаянной тирады велосипедист заплакал. Заплакал,Лена могла бы в этом поклясться! Заплакал беспомощно, по-детски, размазывая пощекам слезы и кровь.

— А что это? — осторожно спросила Лена, кивнув наобломки.

— Это? Это яхта. Разве вы не видите?

Яхта в обломках не просматривалась.

Но теперь, во всяком случае, стало понятно, что кускиплотного материала — не что иное, как паруса. А нитки еще несколько минут назадбыли снастями. Так же как ошкуренные палочки — мачтами. А на обломке корпуса,который сжимал теперь уже неизвестно кто — велосипедист? судомоделист? —виднелись крохотные медные буковки: «ЭДИТА».

— Вашу девушку зовут Эдита? — сказала Лена. Толькодля того, чтобы хоть что-то сказать. Чтобы отвлечь взрослого мужика от детскихслез. И похоже, ей это удалось.