Но на долину Роны вкупе с горами Севенны Лене Шалимовой былоровным счетом наплевать. До зимы было далеко, до Франции — еще дальше. Агородишко Ломоносов, где на рынке всегда можно было достать роскошные морскиераковины по бросовой цене, — городишко Ломоносов был под боком.Каких-нибудь сорок минут от Обводного канала — и готово. В своих бесчисленныхтеатрально-челночных поездках они неоднократно протыкали насквозь егоцентральную улицу (закостеневшую в своей гордыне, как Дворцовый проспект), нотак ни разу и не остановились на ней. Теперь придется остановиться. Свернутьналево, взобраться наверх. Спросить у зазевавшегося прохожего, где находитсябольница. Там, в больничном морге, и лежит сейчас Афа Филипаки.

В Ломоносов они поехали втроем — Лена, Гжесь иМаслобойщиков, специально для такого случая прервавший тур вальса с белойгорячкой. Светаня от поездки отказалась, сославшись на слабые нервы и общее,весьма плачевное состояние организма.

— Климакс, мать моя, — доверительно сообщила онаЛене по телефону. — Климакс — вещь серьезная. Климакс — это тебе непрокладки на трусы клеить.

— Объясни, что происходит?

— Вот доживешь до моих лет…

— Я не об этом, — невежливо прервала ЛенаСветаню. — Что случилось с Афой?

И как вы об этом узнали?

— Представь себе, эта идиотка написала заявление обувольнении из театра. На имя моего забулдыги. Со всеми данными.

Как будто кто-то просил ее об этом. Вроде бы эту бумажку инашли на теле.

— Несчастный случай?

— Они ничего не говорят. Во всяком случае — потелефону. Тело обнаружили в понедельник где-то под Ломоносовом, у железнодорожногополотна. Думаю, вы все узнаете на месте.

Господи, что за прихоть с заявлением?

Их помятый «Глобус» существовал только в больном воображениимэтра. Даже Гжесь, с непонятным пиететом относившийся к старому пьянице, невоспринимал школьную антрепризу всерьез. И вдруг какое-то заявление! Афу нашлив понедельник, а Маслобойщиковым позвонили во вторник вечером. Все правильно,им нужно было время, чтобы найти концы. А концов-то как раз и не было: мать идве сестры Афы еще в середине девяностых уехали в Грецию. На историческуюродину, как принято выражаться. Афина же осталась в Питере — она мечтала окарьере танцовщицы. Бедная Афа, Афина Парфенос, Афина Промахос… Последнийвсплеск карьеры — тело у железнодорожного полотна. И даже оплакать его некому.

На то, чтобы найти больницу и морг при больнице, импонадобилось пятнадцать минут. Еще столько же ушло на поиски пива для мэтра. Икогда «шестерка» Гжеся наконец-то прибыла на место, их уже ожидали.

Плотный, замотанный жизнью дядька, представившийся капитаномЦелищевым, и поджарый щенок, представившийся врачом-патологоанатомом Луценко.

— Вы Масленников? — хмуро спросил капитан.

— Маслобойщиков, — вступился за мэтраГжесь. — Гавриил Леонтьевич Маслобойщиков.

— А вы кто?

— Это мои ученики. Актеры. Друзья покойной, —теперь уже Маслобойщиков вступился за Гжеся. — Ведите нас к ней!

От Гавриила Леонтьевича так сильно пахнуло настоянной наводке системой Станиславского, что капитан Целищев стушевался и юркнул заоблезлую, крашенную охрой дверь морга. Маслобойщиков с Гжесем последовали заним.

— Я не мог видеть вас раньше? — спросил у Леныщенок-патологоанатом, галантно придерживая дверь, — Здесь — вряд ли.

— Нет, правда… Может быть, в театре?

— Ну, разве что в последнем фильме Спилберга. У менябыл там довольно приличный эпизод.

Патологоанатом засмеялся, показав крепкие молодые зубы: оноценил шутку.

— Что произошло?

— Убийство произошло, — железобетонный врачишкопо-прежнему улыбался. — И все-таки я вас где-то видел.

— Убийство? Кому понадобилось убивать Афу?

— Как вы сказали? Афу? Забавное имя…

Вообще-то, само убийство — не моя парафия. Увы. Ничего немогу сказать по этому поводу. Физиологические подробности — пожалуйста, но небольше…

Лену мало интересовали физиологические подробности, и она,отделившись от патологоанатома, почти побежала по коридору.

— Крайняя дверь направо! — успел крикнуть он.

Крайняя дверь с правой стороны коридора оказалосьраспахнутой настежь, и из нее неслись нечленораздельные звуки, вопли изавывания. К началу Лена опоздала, но зрелище, представшее перед ней, былострашным, смешным и завораживающим одновременно. Маслобойщиков стоял на коленяхперед мертвым, распластанным на столе телом. Волосы на голове мэтразашевелились, а семинаристская, жесткая, как веник, борода встала колом. Мэтр хваталвоздух скрюченными пальцами и голосил, как последняя плакальщица на сельскомпогосте. Капитан Целищев и Гжесь жались у стены.

— Сделайте что-нибудь, — жалобным голосом попросилу Гжеся капитан. — Ведь кончается человек… Может, ему водички, а?

— Ничего. Если что и кончится, так только текст. Это,видите ли, монолог короля Лира, — флегматично заметил Гжесь. — Он неочень длинный, но еще минуту потерпеть придется.

И действительно, ровно через минуту, обрубив фразу наполуслове, Маслобойщиков уронил голову на грудь и затих. Но не прошло инескольких мгновении, как он снова вздернул бороду и обвел присутствующихпобедным взглядом.

— Да-а… Талант не пропьешь! — заключил он.

— Вы того… — пролепетал, с трудом приходя в себя,капитан Целищев. — Пожилой человек, а устраиваете… Нехорошо…

Морг все-таки, а не цирк-шапито. Узнаете покойную?

— Подойди сюда, друг мой, — Маслобойщиков подозвалГжеся слабым голосом монарха, умирающего от гемофилии. — И ты, Елена.Проститесь с актрисой. Без нее театр опустеет, и лишь ветер воспоминаний будетбродить по пыльным кулисам.

Там, где еще совсем недавно слышалось ее прерывистоеучащенное дыхание…

— Значит, вы признаете в покойной гражданкуФилипаки? — Грубый солдафон Целищев самым бесцеремонным образом прервалполет поэтической мысли Гавриила Леонтьевича.

— Да. Это она.

Гжесь коротко кивнул головой, а Лена закусила губу, чтобы нерасплакаться. Это действительно была Афина. Прикрытая казенной простыней, онаказалась еще миниатюрнее, чем была при жизни, еще беспомощнее. Левая половинаее лица была стесана, очевидно, вследствие удара о землю, на виске зиялнебольшой пролом, но правая сделалась еще привлекательнее: сходство сдревнегреческой статуей, почти " неуловимое при жизни, стало теперьабсолютным. Ежедневная изматывающая борьба за выживание закончилась, теперьможно и передохнуть. А передохнув, отправиться в свой собственный,краснофигурный, растрескавшийся мир и снова стать силуэтом на вазе. Лене намгновение показалось, что и похорон-то никаких не будет, что бедняжку АфуФилипаки просто закроют досками, как скульптуру в Летнем саду: на долгую,бесконечно долгую зиму.