Это был прямой и честный вопрос, и теперь Глэдис ожидалатакого же прямого и честного ответа.

— А-а… — протянул Дуг. — Так ты опять о своейдурацкой работе? Я же, кажется, уже сказал тебе, это невозможно. Кто будетзаботиться о детях, если ты на полгода уедешь в какую-нибудь захудалуюКамбоджу? С финансовой точки зрения это не имеет смысла. Вряд ли ты заработаешьбольше, чем за это же время уйдет на гувернанток для детей и приходящуюприслугу. И не говори мне про Пулитцеровскую премию — насколько я помню, всетвои призы и премии не дали тебе ничего, кроме сомнительной известности. Чтоэто за карьера, если она не приносит денег? Для девчонки, отработавшей одинсрок в Корпусе мира, это действительно неплохой шанс найти себе нормальнуюработу, но для взрослой женщины… К тому же у тебя четверо детей, Глэдис, незабывай об этом. И заботиться о них и есть твоя главная работа! Я не позволютебе болтаться по всему миру в поисках неизвестно чего!

У Дугласа сделалось такое лицо, словно он собирался вскочитьи уйти из комнаты, но Глэдис не собиралась оставлять за ним последнее слово. Онне имел никакого права распоряжаться ею.

— Ты не можешь что-то мне позволять илизапрещать, — холодно ответила она, с трудом взяв себя в руки. — Ясама имею право решать, что мне делать. За свои деньги, мистер, вы получиличетырех здоровых и счастливых детей, что, на мой взгляд, не так уж мало. Нодело не в этом. Дело в том, что, мне кажется, я потеряла слишком много, но неполучила за это почти ничего. Тебя это, похоже, ни капельки не волнует. Длятебя мое увлечение фотожурналистикой было и остается ничего не значащимкапризом избалованной девчонки, вообразившей о себе невесть что. А ведь работайя в полную силу все это время — «Пулитцер» был бы у меня в кармане. Это мнеговорят многие. Три тысячи долларов на дороге не валяются. А кроме того —престиж, известность, дорогостоящие контракты… — Тут она вспомнила офотографиях Седины и пожалела, что не взяла за них денег или, хотя бы, неузнала, сколько ей причиталось. Для Дугласа это могло бы оказаться доводом кудаболее веским, чем все ее разглагольствования о своих правах. — Вот от чегоя отказалась ради того, чтобы убирать за твоими детьми! — закончила она,теряя самообладание.

Дуглас презрительно поджал губы.

— Если для тебя это так важно, что ж… Никто не тянултебя в Нью-Йорк на аркане. Ты могла бы оставаться там, где ты была — в Зимбабве,Кении или Каламанго, — и фотографировать своих партизан, обезьян и прочих…Но почему же ты предпочла вернуться, выйти за меня замуж и завести четверыхдетей? Почему, Глэдис?

— Если бы не ты, я бы вполне могла совмещать одно идругое.

— Это невозможно, и ты отлично это знаешь. Заруби себена носу, Глэдис: твоя карьера за-кон-че-на, — произнес он послогам. — Закончена, хочешь ты того или нет. Надеюсь, тебе это понятно?

— Боюсь, что закончена не моя карьера, а кое-чтодругое, — храбро ответила она, хотя по лицу ее давно текли слезы. Но Дугне собирался уступать, и Глэдис ясно видела — почему. У него в отличие от неебыло все: работа, карьера, дети и жена, которая обо всем заботилась. И только унее не было ничего.

— Ты что же это, угрожаешь мне? — спросил Дугзловеще. — Не знаю, от кого ты набралась таких идей — от своегопроныры-агента, от этой шлюхи Мэйбл или от Дженни с ее феминизмом, — мнена это глубоко наплевать. От того, что ты будешь их слушать, хуже будет толькотебе. Наш брак, Глэдис, будет существовать только до тех пор, пока все будетпо-прежнему. Если же нет — значит, нет. Надеюсь, я ясно излагаю?

— Наш брак — это не сделка, и я — не клиент, с которымможно разорвать договор, если условия тебе не подходят! — выпалилаГлэдис. — Я — живой человек, Дуглас. Ты запер меня в четырех стенах илишил всего, чем живут нормальные люди. Я просто сойду с ума, если в моей жизнии дальше не будет ничего, кроме этого проклятого автопула, школы, готовки,стирки и прочего…

Она громко всхлипнула, но Дуга это ни капельки не тронуло. Вэти минуты он явно не испытывал ничего, кроме раздражения.

— Значит, тебе скучно? Но ведь раньше ты никогда нежаловалась на скуку. Что с тобой случилось? Скорее всего маловато дел по дому.

— Я выросла, Дуг. — Глэдис горько улыбнуласьсквозь слезы. — Дети больше не нуждаются во мне, как раньше; у тебя свояжизнь, а у меня… У меня ничего. Мне скучно, пусто, одиноко. Я хотела бызаняться чем-нибудь для души. Четырнадцать лет я сознательно отказывала себе вовсем, что мне было интересно. Я имею полное право работать. Я вовсе несобираюсь бросить тебя и детей ради карьеры, меня устроил бы любой компромисс.Ведь я фактически превратилась в домашнюю прислугу, а я этого не хочу… большене хочу. Разве я прошу так много?

Дуг пожал плечами.

— Я не понимаю, о чем ты, — сказал он. — Этопросто бред какой-то…

— Нет, это не бред! — в отчаянии воскликнулаГлэдис. — Но я не поручусь, что действительно не сойду с ума, если ты невыслушаешь меня!

— Я тебя выслушал. Дичь какая-то!.. Ты на себя посмотри— ну какая из тебя журналистка?!

Они редко ссорились, но сейчас Дуг был просто вне себя.Глэдис поняла, что все бесполезно. Он не отступит.

— Но почему ты против того, чтобы я хотя быпопробовала? — сделала она последнюю попытку. — Я могла бы выполнитьодно-два небольших задания, никуда надолго не уезжая. Очень может быть, чтоэтого хватило бы мне еще на несколько лет. Я бы успокоилась и не возвращалась кэтому вопросу до тех пор, пока дети не станут совсем взрослыми!

— Блажь надо искоренять сразу! — отрезалДуг. — Я прекрасно знаю, что ты не успокоишься, пока не попадешь вкакую-нибудь богом забытую дыру, где надо будет ежеминутно уворачиваться отпуль и сутками сидеть на дереве, чтобы сфотографировать какого-нибудьголовореза, по которому давно веревка плачет! Ты утверждаешь, что у тебя естькакие-то права, но ведь и у твоих детей есть право иметь нормальную мать, а немогилу, к которой раз в год полагается приносить цветочки. Или ты настолькоэгоистка, что не думаешь о своих детях? Каково им будет, если тебя ухлопают вкакой-нибудь Корее?

— Эгоизма во мне не больше, чем в тебе. Что касаетсядетей, то им нужна мать, которой они могли бы гордиться. А не тупая, утратившаявсякое уважение к себе домработница, которая может похвастаться толькоколичеством вынесенных горшков да блестящим знанием таблицы умножения, которуюона учила с каждым из детей по очереди? Мне одиноко, тоскливо, скучно, наконец.Я должна найти себе занятие по душе!

— Тогда тебе придется заодно найти себе и нового мужа.

— Ты это серьезно? — Глэдис посмотрела на него,гадая, действительно ли Дуг способен зайти так далеко, или он сказал это простов пылу ссоры. На мгновение ей показалось, что Дуг серьезен, как никогда, новзгляд ее, казалось, несколько отрезвил его.

— Не знаю, может быть, — ответил оннеохотно. — Мне нужно подумать, Глэдис. Если ты настаиваешь на своихбредовых идеях, что ж… Возможно, нам и в самом деле пора задуматься о том, какбыть дальше.