– Я не слепой, Холод, – заявил Дойл. – Явидел, как она смотрела на тебя в машине, и ты видел это тоже.

– Ты ревнуешь!

– Нет, – качнул головой Дойл. – Но у вас былотри месяца, а ребенка нет. Она принцесса и будет королевой. Она не должнаотдать сердце тому, за кого не выйдет замуж.

– Так что ты вмешаешься и завоюешь ее сердце вместоменя? – В голосе Холода было больше страсти, чем я когда-либо слышала,кроме как в постели.

– Нет, но я хочу быть уверен, что у нее есть выбор.Если бы я был более наблюдателен, я бы вмешался раньше.

– Ну да, и в твоих объятиях она позабудет обо мне, так?

– Я не настолько самоуверен, Холод. Я говорил, чтосегодня я понял: есть много способов потерять сердце женщины, и слишком долгоеожидание – один из них. Если и существует шанс, что Мерри не влюбится в тебяили в Галена, то предпринимать что-то надо сейчас. Или станет поздно.

– А Гален тут при чем? – удивился Холод.

– Ну, если ты об этом спрашиваешь, то вовсе не я здесьслеп, – ответил Дойл.

На лице Холода отразилась растерянность. Наконец оннахмурился и покачал головой.

– Мне это не нравится.

– Твоего одобрения никто не ждет, – выдал Дойл.

Какой бы занимательной ни была эта беседа, с меня хватило.

– Вы говорите так, словно меня здесь нет или у меня нетправа голоса.

Дойл повернулся ко мне с ужасно серьезной миной.

– Ты запрещаешь мне разделить с тобой постель этойночью? – Он задал этот вопрос тем же безразличным тоном, каким заказывалужин в ресторане или разговаривал с клиентами, словно мой ответ не значилничего существенного.

Но я знала, что временами за этим нейтральным тономскрывались чувства, которые можно определить как угодно, только не как безразличие.Этим способом он защищался от эмоций: относись ко всему так, словно оно ничегоне значит, и, может, так оно и будет.

Я посмотрела на него, на размах плеч, на выпуклость груди сэтим мерцающим проблеском серебра, на плоский живот, на линию, где джинсыпересекали его тело. Я никогда не видела Дойла обнаженным, ни разу. Он неразделял привычку двора к наготе, как и Холод.

Я перевела взгляд на Холода. Его серебристые волосы все также были связаны в хвост, так что лицо было открытым и неприукрашенным, есличто-то настолько прекрасное можно так назвать. Через руку свешивались пиджак инаплечная кобура с пистолетом. На лице снова была высокомерная маска, закоторой он так часто прятался при дворе. То, что он почувствовал необходимостьв маске здесь и сейчас, передо мной, ранило меня прямо в сердце.

Я хотела подойти к нему, обвить руками, прижаться к грудищекой и сказать: "Не уходи". Я хотела чувствовать его тело своим. Яхотела погрузиться в облако его серебряных волос.

И я пошла к нему. Но не так, как мне хотелось. Я подошлаблизко, но не решилась к нему притронуться. Я боялась, что, если я это сделаю,я его не отпущу.

– У меня есть шанс удовлетворить сегодня давнеелюбопытство – мое и многих других придворных дам. Холод.

Он отвернулся в попытке не видеть моего лица.

– Желаю тебе насладиться этим, – сказал он, новряд ли от чистого сердца.

– А я хочу тебя, Холод.

Он повернулся ко мне, пораженный.

– Даже когда Дойл сидит в моей постели, вот в такомвиде и весь наготове, я все же тебя хочу. Мое тело начинает болеть, если тебянет рядом. До нынешнего дня я не понимала, что это значит. – Я не могласкрыть боль в моих глазах и наконец бросила и пытаться.

Он вгляделся в меня, поднял руку, намереваясь коснутьсямоего лица, но остановился, не закончив жест.

– Если это правда, то Дойл не ошибся. Ты будешькоролевой. И в некоторых отношениях... тебе нельзя вести себя, как другим. Тыдолжна быть королевой прежде всего остального.

Я склонилась лицом к его раскрытой ладони и вздрогнула отодного прикосновения.

Он отдернул руку и потер ею о брюки, словно что-то прилиплок коже.

– Завтра, принцесса.

Я кивнула.

– Завтра, моя... – И я умолкла в страхе передсловом, которым чуть не завершила фразу.

Он повернулся, не сказав больше ничего, и покинул комнату,плотно закрыв дверь за собой.

Тихий звук заставил меня повернуться. Рис соскользнул надругую сторону кровати и собирал свою одежду, лежавшую торопливо сброшеннойкучкой на полу.

– Первая ночь не должна быть коллективной.

– В голову не приходило устраивать тройничок, –произнес Дойл.

Рис рассмеялся:

– Так я и думал. – Он обогнул кровать, прижимая ксебе стопку одежды с лежащей наверху массажной щеткой и держа все это вышеуровня талии, так что моему взору ничего не препятствовало. Зрелище былоприятное.

– Помоги мне открыть дверь, пожалуйста.

По тому, как он это сказал, я поняла, что он чувствует себязаброшенным. Он растрачивал свое обаяние, а я пренебрегала им. Смертельноеоскорбление среди фейри.

Я подошла открыть ему дверь, будто он не мог переброситьодежду на плечо, чтобы сделать это самостоятельно. Но у двери я остановилась иподнялась на цыпочки для поцелуя. Одной рукой я взялась за затылок Риса,зарывшись в завитки волос, а другой провела по телу, лаская, от груди до изгибабедра. Я позволила ему увидеть в моих глазах, насколько красивым он мнекажется.

Это заставило его улыбнуться, и он одарил меня застенчивымвзглядом своего единственного изумительно красивого глаза. Застенчивость былаложной, а вот удовольствие – нет.

Я осталась стоять на носочках и прижалась лбом к его лбу.Пальцы играли с завитками волос на шее, и Рис начал дрожать под моими руками. Яопустилась на всю стопу и отступила в сторону, открывая ему проход.

Рис покачал головой.

– Вот так она представляет поцелуй на прощание,Дойл. – Он взглянул на черного стража, все так же стоящего на коленях впостели. – Развлекайтесь, детишки. – Но серьезное выражение лица несоответствовало шутливым словам.

Рис отдал мне щетку, и я позволила ему выйти. Я закрыладверь за ним и внезапно осознала, что теперь я наедине с Дойлом. С Дойлом,которого я никогда не видела обнаженным. С Дойлом, который приводил меня вужас, когда я была ребенком. С Дойлом, правой рукой королевы на протяжениитысячи лет. Он охранял меня, защищал мое тело и мою жизнь, но в чем-то не былмоим по-настоящему. Он не мог быть моим до конца, пока я не коснусь этоготемного тела, не увижу его нагим передо мной. Я не понимала, почему это имеетдля меня такое значение, но так было. Отказываясь от меня, он как будтооставлял себе запасной выход. Как будто считал, что, если он будет со мной хотьоднажды, он закроет себе дорогу к отступлению. Это было неправдой. С моимпрежним женихом, Гриффином, я провела семь лет, и к концу он подыскал себемножество вариантов, и ни один из них не имел ко мне отношения. Секс со мной нестал для него поворотным моментом в жизни. С какой стати для Дойла должно бытьпо-другому?