Он неопределенно взмахнул пистолетом.

– Я... Я пока не знаю, – дрожащим голосомвыговорила я. Чувствовать Дойла, плотно прижавшегося и твердого, быловосхитительно, даже намек на насилие был восхитителен, но только если этонамек, игра.

Его руки дрожали на моих бедрах, все тело содрогалось вусилии не закончить то, что он начал. Я ласково коснулась его лица. Онотпрянул, словно я причинила ему боль, потом повернулся, глядя на меня. Взглядс трудом можно было назвать человеческим. Скорее – будто глядишь в глаза тигра:красивые, отстраненные, голодные.

– Мы развлекаемся, Дойл, или ты намерен менясъесть? – Мой голос стал немного спокойнее, тверже.

– На первом свидании я не стану касаться ртом такихнежных местечек – могу не удержаться.

Мне понадобилась секунда, чтобы уразуметь, что он не понялвопроса.

– Я не имела в виду съесть в переносном смысле, Дойл. Яспрашиваю, я для тебя – еда?

Теперь мой голос звучал совершенно спокойно, обычно.Прижатая к постели его телом, под этим таким животным, таким диким взглядом, яговорила так, словно сидела в офисе и вела деловую беседу.

Он моргнул, и я увидела растерянность в его глазах. Японяла, что требую от него слишком большого умственного усилия. Он отдал себяво власть той части своего существа, которую редко выпускал на волю. Эта частьне мыслила по-человечески.

Он как-то сдвинул ноги и прижался ко мне еще теснее. Явскрикнула, но не от боли.

– Ты этого хочешь? – Его голос был почтинормальным, чуть срывающимся, но нормальным.

Я вгляделась в его лицо, пытаясь найти в нем что-нибудьуспокаивающее. И уловила отблеск его личности в глазах, серебряный блеск Дойлагде-то внутри. Я глубоко вздохнула и сказала:

– Да.

– Ты ее слышал. Убирайся. – Его голос снова началскатываться к рычанию, каждое следующее слово ниже и ниже.

– Ты уверена, Мерри? – переспросил Рис.

Я чуть не забыла, что он еще стоит здесь. Я кивнула.

– Уверена.

– Мы можем просто закрыть дверь и не обращать вниманияна шум, веря, что с тобой все будет в порядке?

Я пристально всмотрелась в лицо Дойла и не нашла ничего,кроме потребности, потребности, равной которой я еще не видела в глазахмужчины. Она вышла за пределы желания и стала настоящей нуждой, как потребностьв пище или в воде. Для него – сегодня – это было необходимостью. Если яотвергну его сейчас, может быть, мы и станем любовниками после, но он никогдабольше не позволит себе зайти так далеко. Он может навсегда закрыть этучастичку себя, и это станет маленькой смертью.

Я терпела такую вот маленькую смерть годами, дюйм за дюймомумирая на краю человеческого моря. Дойл нашел меня и привел обратно к фейри. Онсобрал воедино все мои частички, которые мне пришлось отбросить, чтобы сойти зачеловека, сойти за низшего фейри. Если я отвергну его сейчас, обретет ли онкогда-нибудь снова эту часть самого себя?

– Все будет в порядке, Рис, – сказала я, ноглядела я не на него, я глядела на Дойла.

– Уверена?

Дойл повернулся и прорычал голосом настолько низким,звериным, что трудно было разобрать слова:

– Ты слышал ее. Теперь уходи.

Рис слегка поклонился и закрыл дверь за собой. Дойл сноваобратил взгляд ко мне и скорее прорычал, чем проговорил:

– Ты этого хочешь?

Он давал мне последний шанс сказать "нет". Но телоего покоилось на моем, пальцы вонзались в мои бедра, когда он это говорил. Егомозг и язык пытались дать мне выход, хотя тело этому противилось.

Я вздрогнула под весом его тела и закрыла глаза. Он зарычалмне в лицо, и звук прошел сквозь его тело, вибрацией отдался во мне с головы доног, как будто звук нащупывал те местечки, которых его тело еще не касалось.

И даже сейчас, когда его тело прижимало меня, исторгаяслабые звуки из моего горла, он рычал:

– Ты этого хочешь?

– Хочу.

Его рука скользнула с моего бедра к трусикам. Шелкразорвался с влажным звуком, похожим на звук расступающейся под ножом кожи. Я дернуласьвсем телом, когда он содрал шелковую помеху и вжался грубой материей джинсов вмою наготу. Он вдавливался в меня, пока я не вскрикнула, наполовину отудовольствия, наполовину от боли.

Он подвинул меня по постели ровно настолько, чтобы вцепитьсяв свои штаны. Пряжка расстегнулась, пуговица, молния, все соскользнуло вниз – ия впервые увидела его обнаженным. Он был длинным и мощным, совершенным.

А потом мы любили друг друга.

Моя кожа начала светиться, словно я проглотила луну, и еготемная кожа заблистала в ответ, наполняясь всеми красками, которые я виделанедавно в его глазах. Как будто он был темным стоячим прудом, отражавшим луну,а луной была я. Яркие танцующие блики плыли под его кожей, и комната освещаласьвсе ярче и ярче, словно мы оба горели в цветном пламени. Мы отбрасывали тени настены, на потолок, словно лежали в центре огромного источника света, огромногопламени, и мы стали этим светом, этим пламенем, этим жаром.

Наша кожа будто сплавлялась воедино, и я чувствовала, какэти танцующие огни текут по мне. Я просачивалась в его темное сияние, и мойбелый свет поглощал его, и где-то посреди всего этого он бросил меня в оргазм,вопящую, кричащую, тонущую в наслаждении настолько остром, что оно походило наболь. Я слышала, как он закричал, слышала этот лающий вой, но в этот момент мнебыло все равно. Он мог вырвать мне глотку, и я умерла бы с улыбкой.

Я пришла в себя под рухнувшим на меня Дойлом. Он дышал струдом, спина его была покрыта потом пополам с кровью. Я подняла руки: они былиокровавлены, кровь светилась неоном на меркнущем белом сиянии. В последний мигзабытья я расцарапала ему спину. Я ощутила первый укол боли и обнаружила следего зубов у себя на плече, сочащийся кровью, слегка побаливающий, но еще неслишком. Ничто не могло слишком болеть, пока тело Дойла еще лежало на моем,пока он еще был внутри меня, пока мы оба старались припомнить, как можнодышать, как существовать снова в наших собственных телах.

Его первыми осмысленными словами были:

– Я не сделал тебе больно?

Я притронулась окровавленными пальцами к укусу на плече,смешав два неоновых сияния, как смешивают краски, и поднесла пальцы к его лицу.

– Думаю, мне надо задать тебе тот же вопрос.

Он потянулся рукой к своей окровавленной спине, словно нечувствовал ее до этой минуты. Приподнялся на локте и уставился на кровь наладони. Потом запрокинул голову и захохотал. Он смеялся, пока не свалился опятьна меня, а когда смех стих – он плакал.

Мы лежали, сплетенные, на ложе из волос Дойла. Ощущение было– как тереться о мех всем телом. Головой я устроилась в изгибе его плеча. Онвесь был словно теплый мускулистый шелк. Я вела пальцами по его талии, поизгибу бедра – ленивый жест, не совсем сексуальный. Скорее – чтобы увериться,что я могу к нему прикасаться. Несколько минут мы так и лежали, легонькокасаясь друг друга. Одна его рука была зажата подо мной, обвивала мою спину,прижимая меня к нему, но не слишком тесно – Дойл оставил место, чтобы вестирукой по моему телу, и хотел дать мне возможность ласкать его. Он хотел чувствоватькасание рук, как будто не столько изголодался по сексу, сколько поприкосновениям. Я знала, что люди могут страдать без ласки. Дети могут умеретьот недостатка прикосновений, даже если все остальные потребности удовлетворены.Но я не подозревала такого в сидхе, особенно в одной непробиваемой личности,известной как Мрак Королевы.