Над задним бампером я увидел металлическую пластинку напружинах, изображавшую знак торгового агента Пенсильвании. Откинув ее, япрочитал надпись с обратной стороны: СОБСТВЕННОСТЬ ГАРАЖА ДАРНЕЛЛА,ЛИБЕРТИВИЛЛ, ПЕНС., США.

Я поставил пластинку на место и нахмурился. Дарнелл дал емунаклейку на ветровое стекло, потому что машина была еще очень далека отофициального разрешения на эксплуатацию; Дарнелл одолжил ему знак торговогоагента, чтобы он мог привезти Ли на матч. Дарнелл так же перестал быть«Дарнеллом» для Эрни; сегодня он был «Уиллом». Интересно, но не очень приятно.

Что за отношения сложились между Эрни и Дарнеллом? Я нехотел задумываться над этим вопросом. Я знал только то, что Эрни оченьизменился за последние несколько недель.

* * *

Мы сами немало изумились, когда выиграли этот матч, — какоказалось позже, он был одним из двух, выигранных нами в том сезоне… но не точтобы я был с командой до его конца.

У нас не было никакого права на победу; на поле мы вышлиготовыми к поражению и проиграли жеребьевку. В первой половине игры «Горцы»(дурацкое название для команды) пробивали нашу оборону, как будто имивыстреливали из пушки. Но затем нападающий потерял мяч, который подхватил ГэриТардифф и с мрачной улыбкой вел все шестьдесят ярдов. Тот мяч переломил ходвстречи. Когда в конце матча тренер Пуффер заменил меня Брайаном Макнелли — ондолжен был стать капитаном команды на следующий год, а стал им гораздо раньше,— и я, умывшись и переодевшись, вышел к трибунам, счет был 27:18 в нашу пользу,а до конца игры оставалось две минуты.

На парковочной стоянке было полно машин, но ни одногочеловека. С поля доносились дикие вопли фанатиков из Хидден-Хиллз, побуждавших«Горцев» сделать невозможное в оставшиеся две минуты.

Я медленно побрел в сторону Кристины.

Она стояла на прежнем месте, со своими изъеденными ржавчинойбоками, новым капотом и чуть ли не тысячемильными плавниками. Динозавр изтемных далеких пятидесятых, когда все нефтяные миллионеры были из Техаса, иамериканский доллар вышибал дух из японской иены, а не наоборот. Из тех дней,когда Джони Хорбон пел о танцах всю ночь на дубовом полу, а величайшим кумироммолодых янки был Эд «Куки» Бирнз.

Я прикоснулся к Кристине. Я попробовал погладить ее, как этоделал Эрни, полюбить ее ради Эрни, как это пробовала сделать Ли. На самом делеесли кто-то должен был стараться полюбить ее, то это был я. Ли знала Эрни всеголишь месяц. Я знал его всю свою жизнь.

Я провел рукой по шершавой, ржавой поверхности, думая оДжордже Лебэе, о Веронике и Рите Лебэй, и внезапно моя кисть сама собойсложилась в кулак, которым я довольно сильно ударил по боку Кристины —настолько сильно, чтобы отбить руку, издать смущенный смешок и удивиться,какого дьявола я это сделал.

Шорох осыпающейся ржавчины.

Глухой стук басового барабана на поле, похожий на ударысердца.

Стук моего собственного сердца.

Я подергал переднюю дверь.

Она была заперта.

Я поджал губы и понял, что испугался.

Все было почти так, как если бы — да, очень забавно и оченьвесело, — как если бы эта машина не любила меня, подозревала меня в желаниивстать между ней и Эрни, и мне не нравилось ходить впереди нее именно потому,что…

Я снова засмеялся, а потом вспомнил свой сон и осекся. Всебыло слишком похоже на него, чтобы ощущать комфорт.

Конечно, в Хидден-Хиллз не было Чабби Маккарти, ревущего надпростором, но остальное порождало неприятное чувство дежа вю — крики ободрения,звуки сталкивающихся тел, ветер, шелестящий в деревьях под пасмурным небом.

Зарычит двигатель. Машина начнет делать рывки вперед иназад, вперед и назад. А затем взвизгнут покрышки, и она ринется на меня…

Я тряхнул головой. Пора было бросить потворство этой старойуродине. Пора было — давно пора — остановить свои нелепые фантазии. Передо мнойстояла машина 1958 года выпуска, сошедшая с конвейера в Детройте вместе с почтичетырьмястами тысячами других. Чтобы доказать себе, как мало ее боюсь, я опустилсяна колени и взглянул под днище. То, что я увидел, было еще более диким, чем,если бы каким-то образом машина вдруг перевернулась вверх колесами. На них былитри новехонькие покрышки фирмы «Плэжаризер», но четвертая казалась такой темнойи заляпанной маслом, точно не менялась никогда. Выхлопная труба блестеласеребристой сталью, но у глушителя был прямо-таки средневековый вид, а передняятруба находилась в плачевном состоянии. Посмотрев на эту трубу, я подумал, чтодым из нее может проникнуть в салон, и снова вспомнил о Веронике Лебэй. Потомучто выхлопные газы могут убить. Они…

— Дэннис, что ты здесь делаешь?

Полагаю, мне стало еще больше не по себе, чем подумалось,потому что я стоял на коленях, как приговоренный к казни, и сердце билось уменя не в груди, а, скорее, в горле.

Надо мной был Эрни. Он был холоден и зол.

Потому что я разглядывал его машину? Почему это так взбесилоего? Хороший вопрос. Но он и в самом деле выглядел взбешенным.

— Разглядываю твою недоделанную тачку, — сказал я, стараясьпридать голосу беззаботный тон. — Где Ли?

— Пошла в дамскую комнату, — сказал он, не спуская глаз смоего лица. — Дэннис, ты самый лучший друг из всех, какие у меня были. Ты помогмне не попасть в больницу, когда Реппертон угрожал мне ножом, и я это знаю. Ноне делай ничего за моей спиной, Дэннис. Никогда не делай.

— Эрни, я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказал я, нопочувствовал себя виноватым. Я был виноват в том, что рассматривал Ли и немногохотел ее — хотел девушку, которую он сам так явно хотел. Но… что-нибудь делатьза его спиной? Разве могло мне прийти в голову такое?

Полагаю, что он мог видеть все в таком свете. Я знал егоиррациональный — интерес или одержимость… считайте, как вам нравится — взглядна его машину; она была запертой комнатой в доме нашей дружбы, и я не могпопасть в нее без каких-либо сложностей для себя. И если он не уличил меня впопытке взломать дверь, то застал в момент, когда я подглядывал в замочнуюскважину.

— Думаю, ты прекрасно знаешь, о чем я говорю, — произнес он,и я, к своему немалому отчаянию, увидел, что он был не просто взбешен, он былразъярен. — Ты вместе с моими отцом и матерью шпионишь за мной «ради моей жепользы», так это называется? Ведь они посылали тебя разнюхать что-нибудь вгараже Дарнелла, да?

— Эрни, постой…

— Мальчик, ты думаешь, я ничего не знаю? Я ничего не говорилпотому, что мы друзья. Но с меня довольно, Дэннис. Этому должен быть предел, ия положу его. Почему бы тебе не оставить мою машину в покое и не трогать то,что тебе не принадлежит?