— Видел, но не говорил.

— Думаешь, он умеет говорить? — бросил Эрни с презрением,которое было несвойственно ему. — Что за говнюк!

Я вздрогнул. Опять это слово. Я вспомнил кое-что о нем испросил Эрни, где он нашел такой термин.

Он задумчиво посмотрел на меня. Вдруг из здания донессявторой звонок. Мы могли опоздать в класс, но в тот момент меня волновало совсемдругое.

— Помнишь тот день, когда я купил машину? — ответил он. — Нетот, когда оставил залог, а тот, когда действительно купил ее?

— Конечно.

— Я пошел к Лебэю, а ты остался снаружи. У него была такаякрохотная кухонька с красной скатертью на столе. Мы сели, и он предложил пива.Я не отказался, потому что очень хотел купить машину и боялся обидеть его.Поэтому я выпил пива вместе с ним, и он начал нести всякую… как бы ты этоназвал? Наверное, ты бы сказал «околесицу». Всякую чушь о том, как все говнюкибыли против него. Так вот, это его слово, Дэннис. Говнюки. Он говорил, что еслибы не они, то он бы не продал машины.

— Что он имел в виду?

— Наверное, то, что был слишком стар для вождения машины, ноон так не сказал. Это они во всем были виноваты. Говнюки. Говнюки хотели, чтобыон проходил медицинское обследование каждый год, и без заключения окулистов непродлевали его водительских прав. Еще он сказал, что они не хотели разрешатьему ездить по улице — никто не разрешал. И кто-то бросил камень в его машину.

Все это я понимаю. Но я не понимаю, почему… — Эрниостановился у самой двери, когда мы опаздывали в класс. Он засунул руки взадние карманы джинсов и нахмурился. — Я не понимаю, почему он позволилКристине дойти до такого состояния, Дэннис. До такого состояния, в котором якупил ее. Он говорил о ней так, как будто действительно любил ее. Я знаю, тыдумаешь, что он просто набивал ей цену, но ты ошибаешься. А потом, когда онстал пересчитывать деньги, то неожиданно разворчался: «Эта дерьмовая машина,пусть меня вздрючат, если я знаю, зачем она нужна тебе. Это пиковый туз». Яспросил его, что он этим хотел сказать, а он ответил: «Все, что хотел сказать,и даже больше того. Остальное пусть объяснят говнюки».

Мы вошли в школу. Мистер Леруа, учитель французского языка,спешно убегал вверх по лестнице. Оглянувшись, он торопливо бросил нам:«Мальчики, вы опаздываете», — чем напомнил белого кролика из «Алисы в Странечудес». Мы ускорили шаг, а когда он скрылся из виду, снова пошли медленно.

Эрни произнес:

— Когда Бадди Реппертон хотел пустить в дело свой нож, яздорово перепугался. — Он понизил голос и проговорил серьезно, хотя иулыбнулся:

— Я почти наложил в штаны, если хочешь знать правду… Вовсяком случае, я употребил слово Лебэя, даже не задумываясь о нем. Реппертонуоно подходит, тебе не кажется?

— Вполне подходит.

— Мне нужно идти, — сказал Эрни. — Дифференциальныеисчисления, потом автомеханические курсы, третья степень. По-моему, я его задва месяца изучил на Кристине.

Он поспешил в класс, а я на минуту задержался в холле, глядяему вслед. У меня было назначено свидание с моей новой подругой, и я думал, чтосмогу незаметно проскочить в одну из комнат в дальнем крыле… я уже раз проводилтам время уроков. В старших классах это было не самым большим преступлением,если уж иногда дела грозили обернуться убийством, как я быстро понял.

Я стоял там и старался избавиться от страха, который уже небыл таким смутным и неопределенным, как прежде. Что-то было не так, что-то былоне на месте, не как обычно. Был какой-то холод, и это был не октябрьский ветер,дувший в школьные окна, как я хотел думать. Все было почти так же, как ираньше, но все было готово измениться — я это чувствовал.

Я стоял, пытаясь собраться с мыслями и убедить себя в том,что мне было не по себе из-за страха перед собственным будущим. Может быть,отчасти все так и было. Но только отчасти. Эта дерьмовая машина, пусть менявздрючат, если я знаю, зачем она нужна тебе. Я увидел мистера Леруа,спускавшегося по лестнице, и поспешил отойти в другую сторону.

* * *

Я думаю, у каждого или у каждой есть что-то вроде навознойлопаты, которой в моменты стрессов и неприятностей вы начинаете копаться всебе, в своих мыслях и чувствах. Избавьтесь от нее. Сожгите ее. Иначе вырытаявами яма достигнет глубин подсознания, и тогда по ночам из нее будут выходитьмертвецы. Я вновь и вновь видел во сне Кристину, Эрни, сидевшего за ее рулем, полуразложившийсятруп Лебэя, подскакивавшего на пассажирском сиденье в тот момент, когда машинас ревом вылетала из гаража и мчалась на меня, пронзая яростными лучами своихпередних фар.

Я просыпался с зажатой подушкой в зубах, и она приглушаламои вопли.

После того ленча я вплоть до Дня Благодарения не говорил —по-настоящему не говорил — с Эрни, потому что в следующую субботу получилтравму. В тот день мы вновь встречались с «Медведями Ридж-Рока» и проиграли споистине зрелищным счетом 46:3. Однако конца матча я не застал. На седьмойминуте третьей четверти я оказался открытым, получил пас и уже приготовилсябежать, когда был сбит с ног сразу тремя защитниками «Медведей». Было мгновениеужасной боли — яркая вспышка, как будто надо мной разорвался ядерный заряд.Затем наступила кромешная темнота.

Во тьме все оставалось довольно долго, хотя мне так неказалось. Я не приходил в сознание почти пятьдесят часов, а когда очнулся впонедельник двадцать третьего октября, то находился в городской больницеЛибертивилла. Рядом были мои папа и мама. Вместе с ними была Элли, выглядевшаябледной и напряженной. Помню, что меня особенно тронули темные круги под ееглазами; я даже не заметил, что плакали все трое. Эрни с ними не было, новскоре он присоединился к моей семье; он и Ли встречали моих родителей вприемной. В тот вечер к нам приехали мои тетя и дядя, и в течение всей неделине кончался парад родственников и друзей — меня навестила вся футбольнаякоманда, включая тренера Пуффера, который выглядел постаревшим на двадцать лет.По-моему, он понял, что есть вещи похуже, чем проигрышный сезон. Тренер былпервым, кто сказал мне, что я уже никогда не буду снова играть в футбол. Незнаю, чего он ожидал от меня — слез счастья или истерики, — такое у него былонапряженное, натянутое выражение лица. Но я вообще никак не прореагировал наэто известие. Я радовался тому, что остался жив, и знал, что постепенно начнуходить.

Если бы меня ударили только один раз, то я, вероятно, смогбы поправиться и вернуться к тренировкам. Но человеческое тело не создано длятого, чтобы его превращали в кашу одновременно с трех сторон. Обе мои ноги былипереломаны, левая в двух местах. Правая рука оказалась вывернутой из сустава.Но все это было только лишь верхушкой айсберга. Я получил травму черепа и то,что мой врач назвал «слабым повреждением спинного мозга», а это означало, что вмомент падения я был в сантиметре от того, чтобы всю оставшуюся жизнь провестив паралитическом состоянии.