Хотя бодался он будь здоров. Извернувшись, гад снова попытался двинуть в переносицу Тверда бронированным лбом. Шлем у него чем-то походил на проковский, разве только был не черным, да и вместо личины на нем темнели прорези для глаз на гладкой поверхности. Именно под это отполированное до блеска зеркало, замыслившее его боднуть, Тверд и подставил обух колуна.

Лязгнуло, клацнуло и скрежетнуло так, что аж зубы заныли.

Играть в честь и доблесть кентарх не стал, мигом воспользовавшись заминкой врага, из которого будто вдруг вынули кости, и долбанул обухом прям меж ног.

Стрелок глухо застонал внутри своего гладкого шлема, будто сова проухала в колодце, и бухнулся на колени. Прежде чем примять ему шлем еще и на макушке, Тверд вынул из его рук этот странный железный арбалет.

– Обязательно было портить вещь?

Он обернулся на голос. У поленницы, прислонившись к ней спиной, сидел на земле Прок. Иссохший, разбитый и менее всего сейчас похожий на расчудесного черного воя, разбросавшего всю их троицу в первую встречу в Полоцке.

– Тут ковалей больше, чем лучин в столетней елке. Выправят.

Прок фыркнул. Тверду очень хотелось верить, что презрения в этом смешке было гораздо меньше, чем ему послышалось.

– Ты только не вздумай такому кузнецу этот посох чудесный вручить. Дай лучше мне, пожалей мастерового. Да ты с ним и не очень-то смотришься. Вон, топор тебе больше подходит.

Еще раз взглянув на непонятное оружие, Тверд нехотя бросил его новгородцу. Тот поймал его так, будто делал это всю жизнь, оперся на него и, покряхтывая, поднялся на ноги.

Именно в этот момент в той стороне лагеря, к которой Тверд стоял спиной, громыхнуло так, будто Камень перелетел через Серую Мглу и рухнул в соседней чаще. От неожиданности кентарх присел и затравленно обернулся. В темнеющее небо поднимался столб огня и дыма. Он на миг навис над становищем зловещим облаком мрака, а затем начал оседать на землю в буре пылающих обломков.

– Это еще что за хрень? – охнул Тверд, невольно прикрываясь рукой от сыпящихся с неба осколков древесины, железа, разорванных обрывков сбруи и дымящихся ошметков.

Прок ошарашенным не выглядел. Скорее уставшим и раздавленным. В тусклом его взгляде так и читалось: поле еще не пахано, а плуг уже сломался.

– То, чего я боялся. Наши друзья, похоже, решили вскрыть карты.

Взвившаяся в небо колонна черного дыма, в жирных клубах которого ревели и ярились оранжевые вихри огня, наполнила стан оружейников воплями, разрухой и сумятицей. Нечто подобное Тверд уже видел – когда Прок поднял на воздух флотилию Илдугана.

– Что тут, язви тебя холера, творится!? – выпучил глаза кентарх, увидев, что спасенный им гильдиец нетвердым шагом направился не куда-нибудь, а в ту сторону, откуда он только что надрывался и волок его на собственном горбу. – И куда это ты навострился?

– Туда, куда нужно, – не оборачиваясь, бросил Прок.

Мимо, грохоча на ухабах, пронеслась телега. Волочила ее с диким ржанием лошадь с боками, перепаханными рваными бороздами ран. За животиной, застревая под копытами и колесами, отчего коняга еще больше надрывалась в истошном крике, по земле волочились внутренности из ее распоротого живота.

Проводив унесшуюся в ночь повозку, Тверд поспешил заступить дорогу Проку. Любого другого человека здоровенный лиходей с огромным колуном в руках, вставший на пути, заставил бы заикаться. Но только не гильдийца. И дело тут было даже не в оружии, которое тот держал. Просто он знал, что делает, и, как подозревал Тверд, не без оснований полагал, что больше это никому не по плечу.

– Мы только что оттуда. Ничего интересного там нет.

– Как видишь, теперь есть.

– Да какого хрена я тогда волок тебя оттуда на собственном горбу?

– Такое уж это место – горб. Человеку свойственно, как правило, таскать на нем исключительно свои неприятности.

Шлем, вмятый в башку давешнего стрелка, вдруг зашипел, захрипел и закашлялся. А потом из него отчетливо донесся чей-то голос. Говорил этот кто-то будто из-под земли и Тверд мог голову дать на отсечение, что принадлежал он вовсе не тому человеку, на чьей голове торчал этот казан с темными провалами глаз.

На миг мелькнула мысль, что в тело побежденного врага вселился чей-то недобрый дух. И поэтому понадобилось подсобрать волю в кулак, чтобы не показать, как зашевелились волосы на затылке.

Глубокие морщины прочертили борозды на лице Прока, когда он скривился, будто от зубной боли. Кровоподтеки и ссадины не сделали краше эту картину.

– Сейчас они его хватятся.

– Ну, и отлично. Никуда ходить не надо, сами явятся. Ты ж этого хотел?

– Да не совсем, – и Прок, пригнувшись и стараясь держаться тени, что в мечущихся бликах огненного зарева было не очень сложно, мелкими пошатывающимися перебежками направился в ту самую сторону, откуда Тверд его силился вынести.

Ругнувшись под нос, тот поспешил за ним.

Беготня, суета и паника, волной накрывшие обозный лагерь, позволили им незамеченными приблизиться к кузне Громилы. Точнее, к тому месту, где она была совсем недавно. Сейчас вместо нее в земле зияла исходящая огнем и копотью рваная рана. Вокруг нее были раскиданы шаящие бревна и дымящиеся камни, полыхающие обломки досок и стропил, растерзанные какой-то исполинской силой остовы повозок, лошадей, волов и людей, которым не посчастливилось находиться поблизости.

– Серая Мгла! – в пяти шагах от развалин кузни на земле сидел седой дядька с тесьмой, перетянувшей волосы и всклокоченной бородой. На левой его ноге, исковеркав и вдавив ее в землю, лежал солидных размеров кузнечный молот. Неудивительно, что орал мужик истошно и истово. – Боги! В наказание нам! В кару! Серая Мгла спускается на наши головы!

Суетящиеся вокруг люди, растаскивающие завалы или просто мечущиеся в страхе и панике, этого пророка отчего-то старались обходить стороной. Хотя в помощи он нуждался не меньше тех, которых вынимали из-под завалов. Повинуясь порыву, Тверд бросился к ошалевшему страдальцу, чтоб хотя бы убрать пудовый инструмент с ноги.

Прок что-то зашипел и попытался ухватить его за рукав, не позволяя выбрасываться в круг света ярящегося огня.

Но было поздно.

Откуда он возник, поди знай. Может, вышел прямо из бушующего пламени. Тверд бы этому ничуть не удивился. Потому как похож он был на кого угодно, только не на человека.

Половину лица словно изрыли сохой, а затем скомкали то, что осталось, и вывернули наизнанку. В исходящих сукровицей волдырях дымили обгорелые клоки волос. Одного уса не было вовсе, как и глаза, заплывшего кровяным мешком. Зато во втором полыхал огонь помноженной на боль ненависти и металась решимость выпотрошить весь мир.

Собственно, если бы не этот горящий ледяным пламенем глаз, уцелевший ус, все еще заплетенный в тугую косу, да приметная матовая броня, Тверд ни за что не признал бы в этом посланце тьмы норда Хёгни.