быть собой – преступление, свобода лишь иллюзия. Люди защищают тройной талак, запрет на говядину, но не мечты. У меня в семье каждый шаг сверяют с Кораном, если я отступаю, начинается мировая война, – сказала Рамабаи.

Чандина заметила, что хоть девушка и нежная, тонкая, и голос у нее мелодичный, разговаривает она твердыми словами.

– Ты должна уйти, слушай, – приказала Джулай. – Надо решиться, и все. Я же ушла.

– Ну и чем это кончилось?

– Да, было много шума, да, меня перестали считать дочерью, но посмотри, я все еще здесь, наслаждаюсь жизнью на Си-Пи[79]. Посмотри на Чандину, она одна плавает в этой воде.

– У меня так не будет, ты же знаешь! Закончится большой драмой!

– Мы уже в мелодраме давным-давно! Просто скажи, а потом сядь и смотри, как польется нефть.

– Вся эта нефть загорится черным пламенем.

Хрупкое облако

Зимний ветер метался в тамбуре, в распахнутые двери плыли желтые поля горчицы. В раковине из нержавейки качалась вода. Продавцы носили из вагона ведра с закусками, накрытые газетой. Словно и не прошло время, и продавцы те же, из молодости Агниджиты, и поезд тот же, и горчичные поля.

В вагоне тряслась непобедимая бедность. Тесно сидели люди в безразмерных куртках, с намотанными на голову шарфами, в шлепанцах на босых ногах. Если смотреть на них – так мир покажется бесприютным местом. Только подруги нарядились и сверкали в тамбуре.

– Сколько каждый из вас живет в Дели? – спросила Джулай.

– Всю жизнь! – крикнула Чандина в двери.

– Восемь лет, – сказала Рамабаи.

– А мне было пять, когда семья переехала сюда. Так много лет, и вот в первый раз едем посмотреть великий символ любви! – крикнула Джулай.

Они по очереди торчали в двери тамбура, кожа становилась оливковой от холода. Ехали на тайный праздник: Рамабаи ушла из дома. На вокзале в Дели она сжимала плечи и смотрела по сторонам, закрывалась платком. Теперь, в поезде, Рамабаи улыбалась желтым цветам горчицы. Окрашенные хной волосы трепетали вокруг ее лица.

Пальцы Чандины замерзли на поручнях, кольца остыли и жгли кожу, зубы стучали. Однако впервые за долгое время ей было хорошо с такими же нелегальными девушками, чья жизнь тоже мчится по рельсам черт-те куда.

«Все мы, как неподходящие вещи, нет нас и никому не жалко, – думала Чандина. – Что произошло с моей судьбой? Хотела быть знаменитой, училась классическому пению, а теперь рада, что устроилась в баре. Хотела быть любимой дочерью, а папа выставил меня и не посмотрел. Он мечтал о сыне, это ясно. Нандину он еще терпит, она умная, а меня… Полюбила, а любимый послал меня на аборт. Наверное, я просто никуда не гожусь».

Они спрыгнули с поезда в Агру, помогая друг другу. Обезьяны на станции рылись в баках и ходили по крышам киосков. Обезьяний детеныш бегал по перрону с грязной тряпкой. День хлынул на них пеной. Проехали по забитым хламом улицам, и хрупкое облако Тадж-Махала ворвалось в глаза.

– Разве мог существовать мир без Таджа? Нет, это была бы уже чужая планета, – сказала Джулай.

Они медленно пошли вдоль водоема навстречу мавзолею, выточенному из небесной плоти.

– Кто теперь вспомнит других жен Шах-Джахана[80]? Кто назовет хоть одну из этих женщин? Но каждый знает Мумтаз, – болтала Джулай.

– Да, только Шах-Джахан построил любимой Мумтаз грандиозную усыпальницу, могилу, – сказала задумчиво Рамабаи.

Чандине хотелось молчать. Никогда не видела она такого хрупкого величия. Мавзолей вот-вот мог воспарить, сорваться в небо, откуда и был взят. Они зашли внутрь, и эхо множества голосов билось, стучало о стены, металось, как стая пойманных разом огромных птиц.

Гирлянды паучьих лилий

Джулай и Рамабаи сфотографировались на мраморной скамейке принцессы Дианы. Похожие, в розовых с золотыми узорами шальвар-камизах, они растворились в сказочном пейзаже, точно наики со старинных миниатюр.

– Красиво получились, – сказала Чандина, голос ее надломился.

У подножия символа бессмертной любви одиночество положило Чандине руку на горло. Пары втекали через высокий айван[81] в воротах Дарваза-и-рауз, держались за руки и вместе наполняли глаза великолепием мавзолея. «Они счастливы, а я брошена. Тот, кого я люблю, в другом часовом поясе. Он живет, пока здесь ночь. Скоро он забудет нашу Индию, и ничего не напомнит ему обо мне».

Подруги возвращались в Дели вечерним поездом. В вагонах пульсировал туманный грязный свет. На перронах сидели на одеялах матери и дети в куртках не по размеру, металлические ящики ждали проводников. Они доехали до центрального вокзала и вернулись домой на рикше. Ночной ветер продувал кабинку насквозь, Чандина опустила тяжелую занавеску.

В киоске девушки купили гирлянды из темно-рубиновых роз и паучьих лилий. Зашли в лавку сладостей.

– Завтра сварю тебе лучший чай на субконтиненте! – сказала Джулай. – Ты с ума сойдешь от моего завтрака!

Чандина поднялась к девушкам, чтобы украсить комнату цветами. Они выкурили по сигарете на маленьком балконе. Темная лунная ночь давила город животом. Шива отправлялся в дом Парвати на огромном быке. Его провожала процессия ракшасов на ослах и свиньях. Глаза демонов сверкали на животах, на носах и шеях, светились древней окаменелой смолой в небе. Чандина бросила окурок, и он полетел, крутясь, в глубину перевернутой вселенной.

– Пусть сегодняшний день станет началом счастливой жизни, – сказала она, сложив ладони вместе.

Они обнялись, эхо смеха ударилось о стены двора-колодца, тронуло чужие окна, унеслось за космической процессией.

– Спасибо, что ты с нами! Мы благословенны таким другом, как ты.

Чандина спустилась к себе по сумрачной лестнице. Ракшасы в окне кочевали через небо в Гималаи. Она уснула крепким и мирным сном. Не слышала, как ночью в квартиру Джулай ворвались родственники Рамабаи. Не слышала, как они тащили Рамабаи за одежду и волосы в лифт, а потом в машину. Как кусалась и билась Джулай, как она закричала, но ее ударили в губы. Не видела, как консьерж одобрительно кивал в своей будке. Ей снились белые щенки и златоглазые демоны.

Утром Чандина долго звонила в квартиру девушек. «Спят, наверно», – подумала она и ушла к себе. Через пять дней волей дедушки Бабу Кунвара она вернулась домой в тибетскую колонию.

Чандина знала, что в Дели так бывает: люди приходят в жизнь и исчезают бесследно, у них появляются какие-то дела. Она звонила, но оба номера оставались недоступны. Не получалось найти подруг в соцсетях: ни настоящего имени, ни фамилий. Тысячи чужих людей появлялось в поиске. Чандина решила, что девушки уехали на юг, в Гоа. Каждый день ждала, что они выйдут на связь.