— В шесть лет. Элизабет было четыре, она уже понимала, чтопроизошло. Может, даже могла прочитать такой простой заголовок, как «ОНИИСЧЕЗЛИ». После смерти близняшек и бегства Адрианы, старшей дочери, в Атланту содним из работников отца, не приходится удивляться решению Джона покинутьДьюму. Он и оставшиеся дочери перебрались в Майами. Много лет спустя онвернулся, чтобы умереть здесь, и мисс Элизабет ухаживала за ним. — Уайрманпожал плечами. — Примерно так же, как я ухаживаю за ней. Поэтому… ты понимаешь,почему женщина с начавшейся болезнью Альцгеймера может считать Дьюмузлополучным для дочерей местом?

— Пожалуй, но откуда эта дама преклонного возраста узналателефонный номер нового арендатора?

Уайрман бросил на меня озорной взгляд.

— Арендатор новый, дом старый, автоматический набор всехздешних телефонов — там. — Он указал на дом за спиной. — Есть ещё вопросы?

Я вытаращился на него.

— Она может позвонить мне в режиме автоматического набора?

— Не вини меня. Я появился здесь позже. Кто-то ввёлтелефонные номера принадлежащих ей домов в память её телефонного аппарата.Наверное, это сделал риелтор. А может, управляющий делами мисс Истлейк. Онприезжает сюда из Сент-Питерсберга каждые шесть недель, чтобы убедиться, чтоона жива, и я не украл коллекционный фарфор. Когда он появится в следующий раз,я его спрошу.

— То есть она может позвонить в любой дом в северной частиДьюмы нажатием одной кнопки.

— Ну… да. Я хочу сказать, они же всё принадлежат ей. — Онпохлопал меня по руке. — Но знаешь что, мучачо? Я думаю, у твоей кнопки этимвечером будет нервный срыв.

— Нет, — без запинки вырвалось у меня. — Не делай этого.

— Ага. — Уайрман словно понимал мои мотивы. И кто знает,может, понимал. — В любом случае ситуация с загадочным звонком прояснилась,хотя, должен тебе сказать, объяснения на Дьюма-Ки иной раз логике неподчиняются. Пример тому — твоя история.

— Ты хочешь сказать, с тобой тоже случалось… что-то похожее?

Он пристально посмотрел на меня, его большое, загорелое лицоне выдавало никаких эмоций. На нас обрушился холодный порыв ветра, швырнулпеском в наши голые лодыжки. Ветер поднял волосы Уайрмана, открыв шрам-монеткуповыше правого виска. Я задался вопросом, а может, его ударили горлышкомбутылки во время драки в баре, и попытался представить себе человека, которыймог разозлиться на такого, как Уайрман. Не получилось.

— Да, со мной случалось… странное, — ответил он и согнул подва пальца каждой руке, изображая кавычки. — Именно это превращает детей… вовзрослых. И позволяет учителям английского языка и литературы нести всякую чушьв первый год… обучения. — Обе фразы попали в эти воздушные кавычки.

Я понял, что рассказывать свою историю он не собирается, вовсяком случае, сейчас. Поэтому спросил, поверил ли он моей.

Уайрман закатил глаза и откинулся на спинку шезлонга.

— Не испытывай моего терпения, vato. В чём-то ты, возможно,и ошибся, но ты точно не чокнутый. У меня здесь женщина… самая милая женщина насвете, и я люблю её, но иногда она думает, что я — её отец, и мы в Майамитысяча девятьсот тридцать четвёртого года. Иногда она кладёт одного изфарфоровых человечков в жестянку из-под печенья и бросает в пруд с золотымирыбками, который расположен за теннисным кортом. Мне приходится доставатьжестянку, пока она спит, иначе она устраивает скандал. Почему она это делает,не знаю. И думаю, к лету она, возможно, будет постоянно ходить в памперсах длявзрослых.

— То есть?

— То есть я знаю, какие они. Психи. Я знаю Дьюму и собираюсьполучше узнать тебя. У меня нет никаких сомнений в том, что ты видел своегомёртвого друга.

— Честно?

Абсолютно. Verdad.[63] Вопрос в том, что ты собираешься сэтим делать, при условии, что ты не горишь желанием увидеть, как твоегоприятеля зарывают в землю за… или это вульгарно?., за то, что он намазываетмасло на твою бывшую краюху хлеба.

— Нет. На мгновение у меня возникло желание… даже не знаю,как описать…

— На мгновение у тебя возникло желание отрубить ему член, апотом вытащить глаза длинной такой вилкой для поджаривания хлеба на огне.Причём раскалённой. Такое у тебя возникло желание, мучачо? — Уайрман нацелил наменя пистолет, сооружённый из большого и указательного пальцев правой руки. — Ябыл женат на одной мексиканской крошке, поэтому знаю, что такое ревность. Этонормально. Естественная первая реакция.

— Твоя жена когда-нибудь… — Я осёкся, вдруг вспомнив, чтопознакомился с этим мужчиной всего лишь днём раньше. Забыть об этом несоставляло труда. Уайрман умел сближаться с людьми.

— Нет, амиго, насколько мне известно. Что она сделала, такэто умерла. — Лицо его оставалось совершенно бесстрастным. — Давай в это неуглубляться, идёт?

— Конечно.

— О ревности нужно помнить одно: она приходит и она уходит.Как здесь — послеполуденные ливни в плохой сезон. Ты говоришь, что это пережил.Так оно и должно быть. Потому что ты больше не её campesino. Вопрос в другом:что тебе делать в сложившейся ситуации? Как ты собираешься помешать емупокончить с собой? Потому что ты знаешь, что произойдёт по завершении этогосчастливого семейного круиза, так?

Какое-то время я молчал. Переводил его последнее испанскоеслово, или пытался перевести. Теперь ты не её пахарь? Правильно? Если да, то вего словах была горькая правда.

— Мучачо? Твой следующий ход?

— Не знаю. У него есть электронная почта, но что я емунапишу? «Дорогой Том, я тревожусь из-за того, что ты намереваешься покончить ссобой, пожалуйста, ответь как можно скорее?» Готов спорить, в отпуске он всёравно не будет проверять свой почтовый ящик. Он разводился дважды. Последнейжене ещё платит алименты, но отношений ни с одной не поддерживает. У него былодин ребёнок, умер в младенчестве, если не ошибаюсь, спина бифида[64]… и… Чтотакое? Что?

Уайрман отвернулся, сидел, сгорбившись, смотрел на воду, гдепеликаны устроили своё чаепитие. Язык его тела говорил: отвратительно.

Он повернулся ко мне.

— Хватит увиливать. Тебе чертовски хорошо известно, кто можетс ним поговорить. Или ты думаешь, что тебе известно.

— Пэм? Ты про Пэм?

Он только смотрел на меня.

— Ты собираешься что-то сказать, Уайрман, или так и будешьсидеть?