Элизабет Истлейк взглянула на Уайрмана с той нежнойрадостью, которую я с удовольствием бы нарисовал… хотя не уверен, что кто-нибудьвоспринял бы это серьёзно. Сомневаюсь, что в нашем искусстве мы верим простым ичистым эмоциям, хотя постоянно видим их вокруг нас, изо дня вдень.

— Уайрман! — воскликнула женщина. — Я проснулась рано и такхорошо провела время с моими статуэтками. — Говорила она с сильным южнымакцентом: «ста-а-туэтка-а-ми». — Посмотри, вся семья дома!

В конце стола стояла маленькая копия особняка с колоннами.Вспомните Тару из «Унесённых ветром» и не ошибётесь. Или уса-а-дьбу, если выговорите, как Элизабет. Вокруг стояли с десяток статуэток. Словно собрались накакую-то церемонию.

— Это точно, — согласился Уайрман.

— И школа! Я поставила детей рядом со школой! Посмотри!

— Я посмотрю, но вы знаете, я не люблю, когда вы встаёте безменя.

— Мне не хотелось вызывать тебя по рации. Я действительноочень хорошо себя чувствую. Пойди и посмотри. И пусть посмотрит твой новыйдруг. Ох, я знаю, кто вы! — Она улыбнулась и поманила меня пальцем. — Уайрманмне всё о вас рассказывает. Вы поселились в «Салмон-Пойнт».

— У него своё название — «Розовая громада», — вставилУайрман.

Она рассмеялась. Как часто случается с курильщиками, смехперешёл в кашель. Уайрман поспешил к ней, поддержал. Мисс Истлейк не возражала.

— Мне нравится, — одобрила она, когда смогла говорить. — Ох,милый мой, мне очень нравится! Подойдите и посмотрите, как я поставила детей.Мистер?.. Я уверена, мне называли вашу фамилию, но не могу вспомнить, как имногое другое, мистер?..

— Фримантл, — подсказал я. — Эдгар Фримантл.

Я подошёл к её столу со статуэтками. Она протянула мне руку.Не мускулистую, но большую, как и её ноги. Она не забыла, как здороваются, ируку пожала мне крепко. При этом с живым интересом разглядывала меня. Мнепонравилось, что она так легко признаётся в проблемах с памятью. Что жекасалось болезни Альцгеймера, была она у неё или нет, но я запинался и вразговоре, и в поиске слов куда чаще, чем мисс Истлейк.

— Приятно познакомиться с вами, Эдгар. Я видела вас раньше,но не помню, где и когда. Потом вспомню. «Розовая громада»! Это лихо!

— Мне нравится дом, мэм!

— Хорошо. Я очень рада, когда он нравится. Дом дляхудожника, знаете ли. Вы — художник, Эдгар?

Она смотрела на меня бесхитростными синими глазами.

— Да. — Я дал самый простой, самый быстрый и, возможно,правдивый ответ. — Скорее да, чем нет.

— Разумеется, художник, дорогой, я это сразу поняла. Мненужна одна из ваших картин. Уайрман обговорит с вами цену. Он не толькопрекрасный повар, но и юрист. Он вам это говорил?

— Да… нет… я хочу сказать… — Я сбился. Она постояннопереводила разговор с одного на другое. Уайрман, этот негодяй, выглядел так,будто с трудом сдерживает смех. Отчего мне тоже хотелось рассмеяться.

— Я пытаюсь собирать картины всех художников, которыеостанавливались в вашей «Розовой громаде». У меня есть картина Харинга,написанная там. И рисунок Дали.

Вот тут желание смеяться пропало напрочь.

— Правда?

— Я скоро вам его покажу, этого не избежать, он втелевизионной комнате, а мы всегда смотрим Опру. Верно, Уайрман?

— Да, — кивнул он и глянул на часы, закреплённые навнутренней стороне запястья.

— Но нам не обязательно смотреть эту передачу от начала и доконца, потому что у нас есть замечательное устройство, которое называется… —Она замолчала, нахмурилась, приложила палец к ямочке на пухлом подбородке. —Вито? Оно называется Вито, Уайрман?

Он улыбнулся. — «ТиВо»,[68] мисс Истлейк. Она рассмеялась.

— «ТиВо», разве не забавное слово? И разве не забавно, какформально мы обращаемся друг к другу. Он для меня Уайрман, я для него — миссИстлейк… если только я не расстроена, а такое случается, когда я что-тозабываю. Мы — как персонажи в пьесе! Счастливой пьесе, где все поют, как тольконачинает играть музыка! — Она рассмеялась, показывая, какая замечательная этопьеса, но в смехе чувствовался и надрыв. И впервые её акцент заставил меняподумать о Теннесси Уильямсе, а не о Маргарет Митчелл.

— Может, нам пора перейти в другую комнату и посмотретьОпру, — мягко, очень мягко предложил Уайрман. — И я думаю, вам нужно присесть.Вы сможете выкурить сигарету, когда будете смотреть Опру, и вы знаете, как вамэто нравится.

— Через минуту, Уайрман, через минуту. У нас так редкобывают гости! — Она повернулась ко мне. — Что вы за художник, Эдгар? Вы веритев искусство ради искусства?

— Определённо, искусство ради искусства, мэм.

— Я рада. Таких художников «Салмон-Пойнт» любит большевсего. Как вы его называете?

— Моё искусство?

— Нет, дорогой… «Салмон-Пойнт».

— «Розовая громада», мэм.

— Отныне он — «Розовая громада». А я для вас — Элизабет.

Я улыбнулся, не мог не улыбнуться, потому что в её голосезвучала скорее серьёзность, чем игривость.

— Хорошо, Элизабет.

— Прекрасно. Скоро мы пойдём в телевизионную комнату, носначала… — Она перевела взгляд на стол. — Ну, Уайрман? Ну, Эдгар? Видите, как ярасставила детей?

Десяток статуэток стояли слева от здания школы, лицами кнему. Словно готовились к перекличке.

— И что вы можете об этом сказать? — спросила она. —Уайрман? Эдуард? Кто первый?

С именем она ошиблась, но я привык к ошибкам. И на этот разона «поскользнулась» на моём имени.

— Перемена? — спросил Уайрман и пожал плечами.

— Разумеется, нет, — ответила Элизабет. — Будь это перемена,они бы играли, а не стояли толпой и не таращились на школу.

— Это или пожар, или учебная тревога, — предположил я. Онаперегнулась через ходунки (Уайрман, всегда начеку, схватил её за плечо, чтобыона, потеряв равновесие, не упала вместе с ними) и поцеловала меня в щёку. Этоменя чертовски удивило, но не вызвало отрицательных эмоций.

— Очень хорошо, Эдуард! — воскликнула она. — А теперь,скажите, учебная это тревога или пожар?