— Я должен проверить мою даму. Возможно, она уже встала, а вчетыре часа будет пить чай.

— Пэм подумает, что я рехнулся! Чёрт, да она уже думает, чтоя рехнулся!

— Убеди её. — Тут он чуть смягчился. — Послушай Эдгар, еслиона так близка с ним, как ты думаешь, она что-то заметила. И всё, что ты можешьсделать, так это попытаться. Entiendes?[65]

— Я не понимаю, что это значит.

— Это значит, позвони своей жене.

— Она — моя бывшая жена.

— Нет. Пока твоё отношение к ней не изменится, развод —всего лишь юридическая фикция. Вот почему тебе небезразлично, что она думает осостоянии твоего рассудка. Но если тебе дорог этот парень, ты ей позвонишь искажешь, что у него есть намерения покончить с собой.

Уайрман поднялся с шезлонга, протянул руку.

— Довольно разговоров. Пойдём знакомиться с боссом. Ты непожалеешь. Если уж говорить о боссах, она очень даже ничего.

Я взялся за его руку и позволил ему вытащить меня изшезлонга, который, как я понял, заменил сломанный. Хватка у него была крепкая.Если что и останется у меня в памяти об Уайрмане, так это его крепкая хватка.Мостки вели к воротам в задней стене. Ширина позволяла идти по ним толькоодному, так что я хромал следом. Когда мы добрались до ворот (уменьшенной копиитех, что выходили на дорогу, и испанского в них было не меньше, чем в отдельныхсловечках Уайрмана), он повернулся ко мне, его губы разошлись в улыбке.

— Хози приходит прибираться по вторникам и четвергам, и онане возражает против того, чтобы присматривать за мисс Истлейк, пока та спитднём. То есть завтра я могу прийти и взглянуть на твои картины, скажем, околодвух, если тебя это устроит.

— Как ты узнал, что я этого хочу? Я всё ещё собирался сдухом, чтобы попросить тебя.

Уайрман пожал плечами.

— Совершенно очевидно, что тебе хочется, чтобы кто-нибудьвзглянул на твои картины до того, как ты повезёшь их этому парню из галереи.Помимо твоей дочери и юноши, который у тебя на побегушках.

— Встреча назначена на пятницу. Я в ужасе. Уайрман помахалрукой, улыбнулся.

— Не волнуйся. — Пауза. — Если я решу, что твои картины —дерьмо, я тебе так и скажу.

— Меня это устроит. Он кивнул.

— Просто хотел прояснить этот момент. — Он распахнул воротаи провёл меня во двор гасиенды «Гнездо цапли», известной также как «Palacio deAsesinos».

Я уже видел этот Двор, когда разворачивался в открытыхворотах, но в тот день я только мельком взглянул на него, потому что думал ободном: как бы поскорее довезти до «Розовой громады» и себя, и дочь спосеревшим, блестящим от пота лицом. И теннисный корт я тогда заметил, икерамические плитки, а вот пруд с золотыми рыбками — нет. Корт, тщательноподметённый, с твёрдым покрытием цветом чуть темнее плиток двора, ждал выходаигроков. Оставалось лишь натянуть сетку одним поворотом хромированной ручки.Корзинка с мячами на сетчатой подставке заставила меня вспомнить о рисунке,который Илзе увезла в Провиденс: «Конец игры».

— Придёт день, мучачо, — Уайрман указал на корт, мимокоторого мы проходили. Он замедлил шаг, так что я его догнал, — когда мы стобой придём сюда. Я не буду ставить перед тобой сложных задач, только отбивайи подавай, не сходя с места, но мне так хочется помахать ракеткой.

— Отбивать и подавать — та цена, которую мне придётсязаплатить за твою оценку моих картин?

Он улыбнулся.

— Цену я назову, но она другая. Я тебе скажу. Пошли.

Уайрман провёл меня через чёрный ход. Оставив позадитемноватую кухню с большими белыми столами для готовки и огромной плитой«Вестингхауз», мы оказались непосредственно в жилых помещениях, поблёскивающихтёмным деревом: дубом, грецким орехом, тиком, секвойей, кипарисом. Это былPalacio, построенный в старинном флоридском стиле. Мы миновали комнату,уставленную стеллажами с книгами, в углу о чём-то размышляли рыцарские доспехи.Библиотека выводила в кабинет, стены которого украшали картины, не тёмныепортреты маслом, а яркие абстракции, даже парочка оп-артов,[66] от которыхглаза вылезали из орбит.

Свет падал на нас сверху белым дождём, когда мы шли поглавному коридору (Уайрман шёл, я — хромал), и я понял, что при всёмвеликолепии особняка мы находимся пусть и в шикарном, но обычном крытомпереходе, который разделяет части старых и куда более скромных флоридскихдомов. У этого стиля (дома всегда строили из дерева, иногда из обрезков) дажеесть название: флоридская нищета.

Вдоль стен перехода, ярко освещённого сквозь стеклянныйпотолок, выстроились декоративные цветочные горшки. В дальнем конце Уайрманповернул направо, и мы очутились в огромной, прохладной гостиной. Окна выходилина боковой дворик, весь в цветах. Мои дочери назвали бы половину, Пэм — все, яраспознал только астры, коммелину, самбук, наперстянку. Ах да, и рододендроны.Их было много. За цветами и кустами тянулась дорожка, выложенная синейкерамической плиткой, вероятно, уходящая к главному двору, а на ней стоялацапля, задумчивая и мрачная, словно старейшина-пуританин, размышляющий, какуюиз ведьм сжечь следующей.

В комнате находилась женщина, с который мы с Илзеповстречались в тот день, когда отправились исследовать Дьюма-Ки-роуд. Тогдаона сидела в инвалидном кресле, с синими кедами на ногах. Теперь она стояла,ухватившись за рукоятки ходунков. Босиком, и ступни у неё были большие и оченьбелые. Её наряд, бежевые брюки с высокой талией и тёмно-коричневая шёлковаяблузка с невероятно широкими плечами и пышными рукавами, напомнил мне КэтринХепберн в тех старых фильмах, которые иногда показывают по кабельному каналу«Классическое кино Тёрнера»: «Ребро Адама» или «Женщина года». Только я непомнил, чтобы Кэтрин Хепберн выглядела такой старой, даже когда состарилась.

Середину комнаты занимал длинный низкий стол, похожий натот, что отец поставил в подвале нашего дома для своих электрических поездов.Только этот покрывала не искусственная трава, а какое-то светлое дерево, может,бамбук. Стол заполняли игрушечные дома и фарфоровые статуэтки: мужчины,жёнщины, дети, домашние животные, животные из зоопарка, мифические существа. Иесли уж говорить о мифических существах, то парочку изготовили чернолицыми,нарываясь на недовольство НАСПЦН.[67]