Я задумался, вопрос был не из сложных, если не восприниматьего в шутку.

— Учебная тревога.

— Да! — Синие глаза радостно блеснули. — Объясните Уайрингупочему.

— При пожаре они разбегались бы во всё стороны. Вместо этогоони…

— Ждут команды вернуться в школу, да. — Но тут онаповернулась к Уайрману, и я увидел другую женщину, испуганную. — Я опятьназвала тебя не так?

— Всё нормально, мисс Истлейк, — и он поцеловал её в висок,нежно, отчего понравился мне ещё больше.

Она мне улыбнулась. Будто солнце выскользнуло из-за облака.

— Пока человек обращается к другому по фамилии, он знает… —Но она потеряла ход мысли, и улыбка начала таять. — Он знает…

— Пора смотреть Опру, — возвестил Уайрман и взял её за руку.

Вдвоём они развернули ходунки, и она, тяжело ступая, но наудивление быстро направилась к двери в дальнем конце комнаты. Уайрман шёлсзади, не спуская с неё глаз.

В телевизионной комнате главенствовал «самсунг» с большимплоским экраном. В другом конце стояла дорогая аудиосистема. Я не обратилвнимания ни на телевизор, ни на звуковую систему. Я смотрел на рисунок в рамке,который висел над полками с компакт-дисками, и на несколько секунд забыл, что нужнодышать.

Рисунок был карандашный, расцвеченный лишь двумя краснымилиниями, вероятно, выполненными обычной шариковой ручкой, какой учителя правятв тетрадках домашние задания и выставляют отметки. Эти линии прочертили вдольгоризонта, чтобы показать закат. Их вполне хватило. Гениальному лишнего ненужно. Это был мой горизонт, тот самый, что я видел из окна «Розовой малышки».Я знал это точно так же, как знал и другое: Дали слушал, как шуршатперекатываемые водой ракушки, когда превращал чистый лист бумаги в то, что виделглаз и истолковывал мозг. По горизонту плыл корабль, возможно, танкер. Какзнать, может, тот самый, который я нарисовал в мой первый вечер, проведённыйвдоме 13 поДьюма-Ки-роуд. Стиль, разумеется, не имел ничего общего с моим, но ввыборе объекта на горизонте мы совпали.

Под рисунком Мастер небрежно расписался: Salv Dali.

Мисс Истлейк (Элизабет) выкурила сигарету, пока Опрарасспрашивала Кирсти Элли[69] о животрепещущей проблеме похудания. Уайрманпринёс сандвичи с яйцом и салатом. Их вкус я нашёл божественным. Мой взглядпродолжал возвращаться к взятому в рамку рисунку Дали, и, само собой, каждыйраз я повторял про себя: «Привет, Дали». Когда появился доктор Фил[70] и началбранить двух толстых женщин из зрительской аудитории, которые, очевидно,добровольно вызвались на эту роль, я сказал Уайрману и Элизабет, что мне порадомой.

Элизабет воспользовалась пультом дистанционного управления,чтобы заглушить доктора Фила, потом протянула мне книгу, на которой лежалпульт. В её глазах читались смирение и надежда.

— Уайрман говорит, что вы как-нибудь придёте и почитаетемне, Эдмунд. Это правда?

Иногда приходится принимать решения мгновенно, и тогда я егопринял. Решил не смотреть на Уайрмана, сидевшего слева от Элизабет.Проницательность, которую она продемонстрировала у стола с фарфоровымистатуэтками, уходила, даже я мог это заметить, но я подумал, что осталось еёещё очень и очень много. Взгляд, брошенный на Уайрмана, подсказал бы Элизабет,что для меня её просьба — новость, и она бы огорчилась. А я не хотел еёогорчать. Отчасти потому, что она мне понравилось, а кроме того, я подозревал,что на ближайшие год-два жизнь заготовила ей достаточно огорчений. И скоро онастанет забывать не только имена.

— Мы об этом говорили.

— Может, вы прочитаете мне одно стихотворение сегодня. Повашему выбору. Мне так этого недостаёт. Я могу обойтись без Опры, но жизнь безкниг скудна, а без поэзии… — Она засмеялась. В смехе слышалась растерянность,от которой у меня защемило сердце. — Всё равно что жизнь без картин, или вы такне думаете? Не думаете?

В комнате вдруг стало очень тихо. Где-то тикали часы, ноболее я ничего не слышал. Уайрман мог бы что-то сказать, но молчал. Элизабетвременно лишила его дара речи, невинный трюк, когда дело касалось этого hijo demadre.[71]

— По вашему выбору, — повторила Элизабет. — Или, если выдействительно сильно задержались, Эдуард…

— Нет, — ответил я. — Нет, всё нормально. Я никуда нетороплюсь.

Книга называлась просто «Хорошие стихи». Составил еёГаррисон Кайллор, который, если бы баллотировался, возможно, стал быгубернатором в той части Америки, из которой я перебрался во Флориду. Я открылкнигу наобум и попал на стихотворение некоего Фрэнка О'Хары.[72] Короткое, тоесть уже, по моему разумению, хорошее. Я начал читать вслух:

Ты помнишь, какими мы были тогда Первоклассными?

И сочный день приветствовал нас яблоком, зажатым в зубах.

Нет смысла переживать, что Время прошло.

Но тогда у нас водились тузы в рукавах,

И мы проходили крутые повороты, смеясь.

Тогда мы могли питаться зелёной травой на лугу,

Не глядя на стрелку спидометра, мимолётом, несясь в вышине.

А для вечерних коктейлей нам хватало льда и воды…

Вот тут со мной что-то произошло. Голос дрогнул, слова сталирасплываться, будто слово «вода», слетевшее с губ, способствовало её появлениюв глазах.

— Извините. — Я вдруг осип. Уайрман озабоченно посмотрел наменя, но Элизабет Истлейк улыбалась мне. Словно очень хорошо меня понимала.

— Всё нормально, Эдгар. Поэзия иногда действует на меняточно так же. Истинных чувств стыдиться не нужно. Мужчины не симулируютсудорог.

— Не прикидываются страдальцами, — добавил я. Голос мой,похоже, принадлежал кому-то ещё.

Она ослепительно улыбнулась.