Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отражение согласно кивнуло.
«Блеск – от страсти, а свет – от любви, потому что любовь – дитя души, а страсть – порождение тела».
Отражение прислушивалось к мыслям с явным интересом.
«Любовь и страсть вечно идут рядом и тянутся друг к другу, но в месте их соприкосновения, – она вздохнула, – почти всегда возникает ожог».
Отражение болезненно поморщилось.
– Ну, что смотришь? Не узнаешь или не нравлюсь? – спросила с вызовом и скорчила гримасу.
Отражение поспешило ответить тем же.
– Не нравится – не смотри! – сунула руку под струю воды и стряхнула на зеркало.
Отражение не отвернулось и даже не моргнуло.
– Что хочу, то и делаю! – заявила категорично. – И не делаю того, чего не хочу! Вот так! – Отошла от зеркала и встала под душ.
Когда Ирина, закутанная в длинный черный шелковый халат, вернулась в гостиную, дрова в камине уже разгорелись. Поленья возмущенно трещали, недоумевая, зачем понадобилось их разжигать и растрачивать драгоценное тепло в такое солнечное летнее утро. Напольные часы, соглашаясь, укоризненно покачивали медной головой маятника. Чопорный диван обиженно насупился, пренебрежительно сверху вниз поглядывая на подушки с ярким восточным рисунком, которые Ирина подложила под спину.
Стол был сервирован на двоих. Белоснежные салфетки, серебряные ножи и вилки, тарелки и чашки с гербом, под которым написано… она поднесла чашку к глазам и присмотрелась к латинским буквам: Carpe diem.
– Carpe diem? – произнесла изумленно, вспомнив гадалку.
– Да-да. «Живи сегодня», – повторил Николя, входя в комнату с бутылкой вина и двумя бокалами в руках. – Забавно, что именно эти слова и сказала гадалка, – опустился рядом на диван и принялся разливать вино по бокалам.
– За тебя, дорогая! – поднял бокал.
– И за тебя, Николя, – она сделала глоток, почти не почувствовав вкус вина. – Послушай, Николя, – осторожно провела пальцами по его ладони, – то, что произошло… ни к чему тебя не обязывает и…
– Ирэн, я, честно говоря, – Николя взял ее за руку и прикоснулся губами к запястью, – до сих пор не верю, что ты не мираж, явившийся мне только для того, чтобы неожиданно исчезнуть, и не райская птичка, случайно залетевшая в окно. Знаешь, – глянул благодарно, – с твоим появлением я… Я сегодня утром заметил, как красивы цветы, небо и само утро, похожее на подарок судьбы. Не исчезай из моей жизни, Ирэн, прошу, – сжал руку. – Мне кажется, я знаю тебя очень давно. Целую жизнь. Хотя, в сущности, почти ничего о тебе не знаю. И то, что произошло, – отставил бокал и обхватил ладонями ее лицо, – обязывает меня сделать счастливой… – Ирина напряглась, зная, что счастливым нельзя сделать кого-либо по обязанности, – нет, доставляет мне радость, – поправился Николя, – сделать счастливой любимую женщину, которую я наконец-то нашел, – выдохнул, прикоснувшись губами к ее губам.
Она закрыла глаза, вслушиваясь в звуки голоса.
«Этого просто не может быть, – пыталась убедить сама себя. – Это галлюцинация, бред, сумасшествие. Надо немедленно уходить. Иначе… Нет, пусть еще говорит…» – расслабленно откинулась на спинку дивана.
«Что ты делаешь?» – поинтересовался разум.
«Оставь меня», – отмахнулось чувство.
Горячие ладони, легкие уколы коротко подстриженных усов на шее и шепот:
«Я люблю тебя, Ирэн…»
Ей показалось или он сказал это по-русски? А впрочем, какая разница! Пусть только еще говорит…
* * *
Ирина спала с блаженной улыбкой, по-детски подложив ладошки под щеку. Ей снилась поляна, усыпанная желтыми одуванчиками, над которыми беззаботно порхали разноцветные бабочки. Она чувствовала пряный запах травы, слышала переливчатое стрекотание кузнечиков и даже во сне удивлялась, что к ней наконец-то впервые за много лет пришел цветной сон. Со звуками и запахами. Такой светлый и счастливый. Как в детстве… Гулкий перезвон заставил повернуть голову. На краю поляны, у самой кромки леса, гигантские часы, похожие на старинную башню, отмеряли время, а на маятнике – она присмотрелась, – на маятнике раскачивался крошечный… Бернар?! …вцепившийся в гигантские качели побелевшими от напряжения пальцами. Перед часами расхаживал Порфирий, одетый в привычный шелковый халат с китайскими драконами, и всякий раз, когда маятник пролетал рядом, строго посматривая на Бернара, повторял монотонным голосом одну и ту же фразу о том, что «жизнь без высшего содержания не есть жизнь, а есть прозябание и медленное умирание души», а когда маятник с оседлавшим его Бернаром возвращался, предрекал наезднику «вечное сидение на суровом маятнике времени». Часы же, недоуменно опустив глаза, провожали взглядом ничтожное существо, пытающееся помешать ходу этого самого времени. Бернар, пролетая мимо неутомимого Порфирия, всякий раз смотрел на того расширившимися от бесконечного ужаса и тоски глазами, но вдруг заметил Ирину.
– Ирэн! Умоляю! Снимите меня-я-я! – взмолился, улетая вдаль. – Или пусть он наконец замолчит. Хоть на минутку! – простонал, подлетая. – Простите меня, Ирэ-э-эн! Ведь если бы не я, вы бы никогда не встретили Николя-я-я! – Снова пролетел мимо.
– Я люблю тебя, Ирэн… – вдруг услышала донесшийся откуда-то сверху голос Ники и, не открывая глаз, счастливо рассмеялась, протянув руки навстречу…
* * *
Часы пробили пять раз. Ирина проснулась. Лежала с закрытыми глазами, с удивлением чувствуя улыбку на собственном лице и прислушиваясь к звукам вокруг. Думать не хотелось. Ни о чем. Протянула руку и ощупала постель. Никого. Открыла глаза. Легкая занавеска, сквозь которую пробивались лучи закатного солнца, чуть подрагивала, тщетно пытаясь не пустить в спальню легкий ветерок с Сены. Гордые испанские женщины с картин, развешенных по стенам, поглядывали с любопытством. Полежала еще немного, наслаждаясь состоянием покоя и умиротворения, потом спустила ноги на ковер и огляделась в поисках халата. Не обнаружив, обернулась в шелковое покрывало и сделала несколько шагов в сторону двери, но, запутавшись в волочащейся по полу ткани, оступилась и больно ударилась коленом о край столика, который, вздрогнув от неожиданности, уронил на пол яблоко из ажурной фарфоровой корзины. Яблоко беззвучно упало в объятия мягкого ворса ковра.
– Ну да… – потерла ушибленное колено, – я, может, тоже себе не нравлюсь, и что теперь? – подтянула покрывало, осторожно обошла столик и, чуть прихрамывая, подошла к старинному зеркалу в массивной бронзовой раме. – И что теперь, спрашиваю?
Отражение в зеркале смотрело весело и игриво.
– А вот мне – стыдно! – заявила осуждающе. – Да-да! Стыдно! И я сейчас же отсюда уеду! – решительно развернулась и шагнула к двери, но покрывало снова запутало ноги и заставило упасть в вовремя подвернувшееся кресло. Решила немного посидеть. Поджала ноги и устроилась поудобнее.
«А, собственно, почему стыдно? – мысленно спросила сама себя. – Перед кем? Что мне до того, кто и как подумает
