Клевер, тимофеевка и другие травы пышноразрослись вокруг колодца и грозили захватить всю дорогу. Там, где упалдалматинец, остался неровный контур его туловища и лап, похожий на старуюржавчину с пузырящимися в разных местах красными пятнами.

Йорген все еще сидел, прижимая к себедалматинца и покачивая его в объятиях.

По тропинке вдоль воды бежала темная фигура,Майкл, за спиной у него болтались подтяжки, он дико рычал:

— Damn you! Devils! Norwegian devils! Burnin hell! In hell! I tell you: in hell!"[17]

Слова с грохотом ударялись о ближние скалы иотскакивали от них. Бабушка поднялась на холм посмотреть, что случилось. Онабежала так быстро, что дыхание со свистом вырывалось у нее из груди. Они сРуфью сели по обе стороны Йоргена и собаки. «Norwegian devils! Burn in hell!» —Руфь вполголоса повторяла эти слова. «Господи! Господи!» — вторила ей бабушка.

Йорген отнес далматинца в лодочный сарай иположил на стопку вымытых морем мешков для картошки. Он отказывался говорить изарычал, когда Руфь хотела увести его домой. Даже Эмиссар пришел туда, но тутже, пятясь, выскочил за дверь. Руфь не знала, понял ли он, что кричал Йорген,повторяя раз за разом: «Norwegian devils! Burn in hell!»

Она даже не знала, что Йорген может так четкопроизносить слова. Значит, в нем таились силы, о которых она и не подозревала.Бабушка тоже попыталась заговорить с ним. Но Йорген отказался оставитьдалматинца и уйти с бабушкой.

Майкла они больше не видели, он продолжалискать, кто стрелял.

— Кто это сделал? — спросила Руфь.

— Наш Поуль прошел мимо хлева с ружьем. Яхотела было остановить его, но он убежал через ворота в загон. Бедный дурачок,что он натворил!

— Зачем он убил собаку?

— В субботу ночью он подрался в молодежномклубе. Кто-то спросил у него, неужели нам в семье мало одной Ады, — вздохнулабабушка.

— Одной Ады?

— Наверное, они видели, как ты носилаангличанину продукты.

У Руфи пересохло во рту.

— Он не должен был прикрываться мной, чтобызастрелить собаку Майкла.

— Может, его заставили?

— Кто?

— Не знаю. Он не сказал.

— Он что, совсем спятил?

— Люди делают много глупостей, а Поуль всегдабыл горяч. И ему охота во всем быть первым. Он же у нас неугомонный. Что дома,что на пристани, что в молодежном клубе. Его легко подбить на что угодно.

— Ты его защищаешь?

— Я защищаю его, но не то, что он натворил.Тебя я тоже защищаю, Руфь, но я не защищаю того, что ты делаешь.

Всё проходит, сказала бабушка, рано илипоздно, все проходит. Но Руфь этому не поверила и потому отнесла в лодочныйсарай шерстяное одеяло и овечью шкуру. И постелила их на пустые ящики для рыбы.Йорген охотно перенес туда собаку. Он больше не выл, но и говорить с Руфью тожеотказался.

Она сидела с ним и ждала Майкла. Он не пришел,и она пошла искать его. Дверь домишка была отворена, тепло выветрилось.Всхлипывая, она быстро переставляла на столе банки с кистями.

Лицом к стене стоял большой холст. Руфьподошла и повернула его к себе. Ее тело и голова. В картине преобладал серыйцвет. И тем не менее, она была живая. Майкл не творил, что написал ее. Онадумала, что той ночью он сделал только набросок.

Руфь охватило головокружительное чувствогордости. Но тут же по спине побежали мурашки. Что, если кто-нибудь видел этукартину? Поуль?

Она снова повернула картину к стене изагородила ее четырьмя другими холстами. Потом воткнула по свече в коричневую изеленую бутылки из-под сока и пошла с ними в лодочный сарай. На темном небепоказался яркий серп луны, и чувство нереальности ее успокоило.

Йорген даже не заметил, что она уходила, оннеподвижно лежал рядом с далматинцем. Когда Руфь закрыла дверь, в сарае сталотемно, но она зажгла свечи. Поставив бутылки со свечами на песчаный пол возлеложа из ящиков, она забралась к Йоргену в старый ватный спальный мешок,оставшийся после занятий гражданской обороны, и прижалась к его спине.

Они с Йоргеном делали много странных вещей, ноеще никогда не бодрствовали над трупом собаки. Подстилка была жесткая инеровная. Куда бы Руфь ни повернулась, всюду пахло рыбой, водорослями и смолой.Из щелястых дверей и стен сильно дуло. Но она будто не ощущала этого.

Вскоре она поняла, что Йорген спит. Она лежалаи слушала, как плещут среди камней мелкие волны. Вечный вздох и плеск. Словноони шли прямо из космоса, а не были частицей моря возле Нессета.

А они сами, Руфь, Йорген и мертвая собака,были песчинками. Маленькими невидимыми песчинками на илистом дне. Вечный шумволн то приближался, то удалялся. И никогда не был одним и тем же. Его ритмнеуловимо менялся. То ли вздох, то ли всхлип воды сливался с дыханием Йоргена.

Я буду лежать здесь у самой воды ибодрствовать над собакой, и буду слушать Вселенную, думала Руфь.

Ветер усилился и уже давно задул свечи, когдаМайкл открыл скрипучие двери сарая. Внутрь вполз серый утренний свет. Руфь неспала, но Йорген от испуга мгновенно соскочил на песчаный пол сарая. Онанатянула рукава джемпера на затекшие руки и села.

В полумраке лицо Майкла казалось белым. Онразвел руками, гнев его почти утих. Голос дрожал, словно он плачет. Он не знал,что они здесь, а то уже давно пришел бы сюда, объяснил Майкл и провел рукой полицу. Бабушка сказала ему, что Йорген не хотел оставить собаку одну. о Руфьвылезла из мешка, она не знала, как ей дальше быть. Йорген, дрожа, снова селрядом с собакой. Подоткнул вокруг нее овчину и всхлипнул. Майклу, наверное, этопоказалось странным. Руфь вдруг поняла, какими глазами незнакомые люди впервыесмотрят на Йоргена, когда понимают, что он не такой, как все.

Но Майкл заговорил с Йоргеном по-английски,словно не сомневался, что тот поймет каждое слово.

— We must bury Egon"[18], — сказал он ибережно обнял Йоргена за плечи.

Не получив ответа, он медленно и внятноповторил свои слова, продолжая обнимать Йоргена. Через мгновение они обазаплакали, словно речь шла о человеке, а не о собаке.

Глядя на них, Руфь снова испытала какое-точувство нереальности.

Майкл поднял край овчины, и они увидели головудалматинца. Она застыла с открытой пастью. Язык вывалился. Йорген попыталсязапихнуть его на место. Странная то была картина. Шершавый язык в руке Йоргена.Серый свет, проникавший в открытые двери сарая.