Руфь подошла к ним.

— Майкл хочет похоронить Эгона, — сказала онаи сняла руку Йоргена с собаки. Она крепко обхватила брата, пытаясь согреть его.Он был холодный как лед. Йорген повернулся к ней и заморгал на свет. Потом онсбросил овчину, открыв всю собаку.

В его руке сверкнул нож. Не глядя на Руфь иМайкла, он 1С ал неглубокий надрез на животе собаки. От горла до хвоста, нотак, чтобы не обнажились внутренности. И стал снимать шкуру. Он действовалосторожно, но уверенно. Как будто всю ночь только об этом и думал. Руфи и вголову не пришло, что следует убрать одеяло и овчину. Она только поддерживалатруп собаки, чтобы он не двигался.

Сначала на лице Майкла было написанонедоверчивое восхищение. Потом, словно спохватившись, он принялся помогать им.Они с Руфью держали шкуру, чтобы Йорген случайно не повредил ее. Это заняломного времени, и никто из них не проронил ни слова.

Положив ободранный труп собаки в мешок, Майкли Йорген вдвоем отнесли его туда, где росли редкие березки, и вырыли глубокуюяму. Напоследок Йорген осторожно выкопал из земли заросшую вереском кочку и также осторожно положил ее сверху на могилу.

Шкуру засыпали солью и прибили изнутри к дверилодочного сарая. Йорген уже не раз проделывал это с овечьими шкурами, а однаждыдаже со шкурой оленя.

После этого они пошли в дом Майкла и поочереди вымыли руки. Йорген был спокоен. Если бы Руфь его не знала, она моглабы подумать, что он уже ничего не помнит.

Набирая воду в кофейник, Майкл сказал, чтоуезжает. Руфь не знала, могла ли она каким-нибудь образом помешать емупроизнести эти слова, но теперь, в любом случае, было уже поздно. Ей хотелосьспросить, куда он поедет, но она так и не спросила. Пока они пили кофе спеченьем, Майкл говорил о том, что жители Острова ненавидят его. Руфи хотелосьвозразить ему. Но она не возразила. Ей показалось, что слово «ненависть»по-английски звучит не так сильно, как по-норвежски, хотя уверенности в этом унее не было.

Майкл схватил ее руку, несмотря на присутствиеЙоргена, и спросил, понимает ли она, почему он должен уехать. Она кивнула.Глотала горячий кофе и все кивала. Когда чашка опустела, она встала и пошла кдвери.

— Прощай! — крикнула она.

Она слышала, что он идет за ней, но неоглянулась.

— Руфь...

Он произносил ее имя не так, как все. «Р» унего звучало совсем иначе. Она отворила дверь и вышла. Йорген остался у Майкла.И хорошо, подумала Руфь.

Поднимаясь к дому, она заметила незнакомую ейптицу. Птица сидела на земле и жалобно вскрикивала. Серая с желтым, с растрепаннымина голове перьями, похожими на корону. Всю дорогу до дому Руфь думала об этойптице.

* * *

После отъезда Майкла у Йоргена не осталосьникого, кроме Руфи. Он помогал ей в лавке носить тяжести, а все остальное времясидел за прилавком и резал свои деревяшки. Руфь уже не помнила, как они здесьоказались. Началось с того, что Эдвин Лавочник сломал ногу и оказался вбезвыходном положении, и бабушка обещала, что Руфь поможет ему.

Ей предстояло стоять за прилавком в синемрабочем халате с белыми накладными карманами. Она подчинилась. Отмеряла,взвешивала и подсчитывала, узнавая в то же время все новости. Они выползали изуглов и через открытую дверь склада, где царил ледяной холод и куда сквозьрассохшиеся доски пола врывался ветер с моря.

Руфь привыкла к тому, что на Острове всегдавсе идет шиворот-навыворот. Лов рыбы, погода, женщины, которые либо собиралисьрожать, либо лежали в горячке, так что мужчины на Лофотенах или на промыслепоблизости от дома пребывали в постоянной тревоге за своих домашних. Дети болеливсеми болезнями от краснухи до коклюша. Даже пастор и школьный учительподхватили бронхит, и казалось, они никогда не перестанут кашлять. Их кашельосквернял и богослужение, и уроки в школе. Весь Остров был заражен не тем, такдругим. Даже пасторская лошадь сдохла в своей конюшне, верно отслужив пасторудвенадцать лет.

Снега на Острове не было, если не считатьтого, который лежал на самых высоких вершинах, что само по себе было быблагословением Божиим, ибо люди были избавлены от необходимости разгребатьснег, пока их не перекосит от ишиаса, или мучить лошадей, свозя снег в море, новот с полями было горе. Мерзлота.

Даже бабушка не сдержалась однажды, сидя влавке на скамейке у двери:

— По-моему, мерзлота проморозила всю землюнасквозь. Ей уже не оттаять. Как теперь сажать картофель, и вырастет ли травана пожне? А черника, которой положено цвести и давать ягоды? Неужели нампридется довольствоваться прошлогодней мороженой клюквой и брусникой? Аморошка? Нет никакой надежды, что ее тонкие стебельки поднимутся над мерзлотойи подарят нам свое золото.

— Что толку думать о цене, которой мы должнырасплачиваться, тем более говорить о ней, — откликнулась мать Эллы, котораястояла у прилавка и уже собиралась уходить. — На пароме один человек говорил,что большой грех всегда приносит несчастья, — прибавила она.

— Выходит, мы все здесь не без греха, —сказала бабушка.

— Грешнику не скрыться, рано или поздно всевыплывет наружу! — подхватила другая женщина, и Руфи показалось, что онапосмотрела через прилавок прямо на нее.

* * *

За день до сочельника Йорген получил изЛондона посылку и письмо. Руфь пошла с братом на почту, это было перед самымзакрытием. Наверное, Йорген думал, что посылка будет большая, потому чтозахватил с собой санки. На вопрос Педера Почтаря, откуда у него такие важныезнакомые, он не ответил.

Дома, минуя Эмиссара и мать, он пронес посылкупрямо в свою комнату. Поскольку Руфь замешкалась внизу, он сбежал сверху ипотащил ее за собой.

Она стояла и смотрела, как он с трудомпытается развязать узел бечевки.

— Возьми нож, — нетерпеливо сказала она.

Он отрицательно помотал головой и продолжалразвязывать узел. Узел не поддавался. В конце концов он сдался и взял нож, носперва захотел большим пальцем проверить остроту лезвия. И удовлетвореннохмыкнул, увидев на пальце тонкую полоску крови.

Через минуту он уже развернул мягкую белуюшкуру с черными пятнами. Голова сохранилась. В глазницах поблескивали черныестеклянные глаза. Йорген положил ладонь на мягкую шкуру. Он сразу узнал ее.Прижав шкуру Эгона к щеке, он залился счастливым смехом. Шкура была хорошовыделана и подбита снизу толстой темно-коричневой фланелью.

Из шкуры выпала глянцевая рождественскаяоткрытка, раскрывающаяся, как книжка.

«Dear Jorgen, here is our Dalmatin Egon.

Forever yours, Michael»."[19]

Был в посылке пакет и для Руфи. Холст,масляные краски и палитра. И книга об Эгоне Шиле. В свернутом рулоном холстележало письмо. Майкл желал ей в будущем счастья и хотел бы получить от неевесточку. «About everything»"[20]. Свой адрес оннаписал большими печатными буквами, точно боялся, что она его не заметит или неразберет. Само письмо было написано мелким корявым почерком.