Также Умар I не издавал закона, по которому харадж с земельного участка должен взиматься независимо от того, кому он принадлежит, мусульманину или иноверцу, и что переход в ислам освобождает подданных только от джизьи, поскольку она, будучи подушным налогом, регулируется согласно их статусу и является знаком отличия покоренных народов от мусульман. И харадж, и джизья первоначально считались данью, которую подданные выплачивают гражданам теократии – «сынам своим» (Мф., 17: 25). Последние не платили налогов ни за себя, ни за землю своих полей, но должны были лишь отдавать десятую часть урожая, да и ту не людям, а Богу. В их голову никогда не приходила мысль, что только обязанность выплаты подушного налога была бесчестьем для мусульманина, а не земельного. Кроме того, в старинных оборотах речи не проводилось никаких различий между хараджем и джизьей; и то и другое обозначало одно и то же, а именно дань, взимаемую с немусульман. Часто упоминается джизья с земли, но так же часто упоминается и харадж с человека[134]. Для арабов не имело большого значения, под каким названием отдельному налогоплательщику приходилось выплачивать свою долю, особенно если дань налагалась в виде единовременной фиксированной суммы, которая взималась со всей общины как с единого целого, что сначала скорее было правилом, чем исключением.

В то время было общепринятой практикой, что ислам освобождал ото всех обязательств по выплате налога и что участок хараджной земли становился необлагаемым в том случае, если его приобретал араб-мусульманин[135] или если его владелец-неараб переходил в ислам. Но в первую очередь это поощряло эксплуатацию крестьян со стороны арабских господ, а во вторую – переход в ислам тех, кто должен был выплачивать налог. В обоих случаях разница между их статусом и характером их собственности – разница, лежавшая в основе финансовой системы Умара I, – устранялась, и вследствие этого возникали определенные трудности и неудобства. Если налоговые поступления сокращались пропорционально числу тех, кто перешел в ислам, то основное бремя ложилось на казну; а если размер налога повышали до прежней суммы, подлежащей единовременной уплате, то бремя ложилось на общину, которой становилось тяжелее выплачивать налоги из-за перешедших в ислам. Вдобавок, когда новообращенные предоставляли землю и общину их судьбе и переселялись в арабские города, как случалось часто, а может быть, даже практически всегда, это не приносило пользы. Это уводило рабочую силу с земли, так что ей угрожала опасность стать отчасти бесплодной. Однако и приток населения в города не приветствовался. В Куфе и Басре – так как наши наилучшие и практически исключительные сведения относительно этой ситуации исходят из Ирака – и без того всегда было много новых мусульман, или мавали, освобожденных пленников, захваченных во время военных действий, в основном иранского происхождения. Они занимали промежуточное положение между арабами-господами и неарабами-подданными, и, хотя мавали конечно же не платили ни земельного, ни подушного налога, они все же не входили в реестр воинов и не получали соответствующего пенсиона, хотя во время войны сражались вместе со своими прежними господами, которым были морально обязаны оказывать всяческие услуги. Такое подвешенное положение их, разумеется, не удовлетворяло; ислам помог им четко осознать свои потребности, и они стремились получить полные и равные права с арабами. Их мятеж под предводительством Мухтара показал, какая опасность грозит Арабскому государству, и фактически его подавление стоило многих жизней. Однако, хотя меч и наделал брешей в мусульманских рядах, они вскоре заполнились новыми мусульманами, эмигрировавшими из сел и деревень, которые, пусть, возможно, и более мирно настроенные, тем не менее в своем положении имели те же интересы. Кроме того, система Умара I также значительно пострадала оттого, что гарнизонные и правительственные города очень скоро потеряли свой специфически арабский характер.

Такая довольно примитивная система администрации при Умаре I, определенная лишь в общих чертах, привела к тому следствию, которого он не предвидел и которое угрожало ее разрушить. При нем недостатки системы еще не успели проявиться. Приобретательские инстинкты у арабов в то время в основном имели иной характер, нежели стремление приобретать поместья и земельные участки, и облагаемые налогом неарабы еще не переходили в ислам в таком числе, чтобы от этого страдала казна – казна, которую в то время, более того, добыча наполняла до краев, причем все продолжала поступать, и к тому же казне приходилось обеспечивать гораздо более скромные потребности, чем те, с которыми она столкнулась позже. В следующем поколении, то есть при Омейядах, ситуация изменилась. Но аль-Хаджжадж, согласно преданию, решил вмешаться в общепринятый порядок ради того, чтобы устранить ущерб, который из-за него несла государственная казна. Он не освободил от хараджа тех арабов, которые приобрели в собственность хараджную землю, и даже вновь обязал выплачивать его тех, кто прежде был от этого освобожден. Аналогичным образом аль-Хаджжадж, как говорят, отнесся и к обязанности новообращенных выплачивать дань, когда они оставались в деревнях и сохраняли свои фермы. Однако он запретил им хиджру – то есть переселение в центры ислама и арабского правительства – и в конце концов силой заставил их вернуться назад. Он ввел новый порядок, который не соответствовал прежним понятиям о том, что является справедливым, и это вызвало громкие протесты со стороны пострадавших от него арабов и мавали, которые считали это пощечиной в лицо ислама; но аль-Хаджжадж не обращал на них внимания.

Умонастроения Умара II заставили его действовать иным способом. Цели Умара не так уж сильно отличались от целей аль-Хаджжаджа, однако он старался достичь их такими способами, которые бы соответствовали мусульманским представлениям о справедливости. Так, в этом отношении он поддержал старый порядок, заключавшийся в том, что мусульманин, будь то первого или второго сорта, будь то араб или мавали, не должен платить дани, ни подушной, ни земельной. Но чтобы предотвратить сокращение государственных доходов, Умар сделал из истории вывод, вполне согласующийся со взглядами мединских богословов и знатоков Корана, что хараджные земли в первую очередь являются общей собственностью мусульман, а во вторую должны считаться совместным владением всех тех общин, которым мусульмане передали эти земли в качестве узуфрукта после выплаты дани, и, следовательно, ее части нельзя отнимать от целого, чтобы они, переходя в собственность мусульман, становились личными имениями и освобождались от налога. Поэтому он объявил, что с 100 года запрещается продажа земли, подлежащей хараджу, арабам и мусульманам, однако не придал запрету обратной силы. По-видимому, он постановил, что в случае перехода в ислам владельца земли, подлежащей налогообложению, его собственность возвращается в деревенскую общину. После этого прежний владелец мог оставаться на ней, например, в качестве арендатора, и арендная плата не считалась налогом; но он также мог и переселиться в город (против чего возражал аль-Хаджжадж), и по сути так, как правило, и происходило. Получал ли прежний владелец также и право на ежегодную выплату благодаря этому переселению, ответить не так-то просто.