И тех, кто сделал это, он освободил от налогов, но остальных убил и сделал многих мучениками. И он постановил не принимать свидетельства христианина против сарацина. Он также написал вероучительное письмо императору Льву, надеясь убедить его обратиться в ислам».

В этих утверждениях смешались истина и вымысел. Это правда, что Умар II был ревностным мусульманином и что христиане имели возможность узнать это на собственном опыте. Но он не принуждал их к обращению в ислам под страхом смерти, ибо в таком случае он нарушил бы существовавший тогда закон, и он не нарушал закона, так как был добрым мусульманином. В том, что касалось христиан, он оставался всецело в рамках правосудия, даже если они смотрели на это по-другому. Он защищал их право собственности на старые церкви, которое было гарантировано им по условиям капитуляции, и лишь не позволял им строить новые. Умар хотел освободить и возвратить им церковь Святого Иоанна в Дамаске, незаконно отобранную у них аль-Валидом I, при условии, что они откажутся от Привратных церквей, то есть церквей Святого Фомы, которыми они владели фактически, но не по договору, потому что земля за стенами была захвачена силой, а не сдана по капитуляции, и, когда христиане не согласились на это, он сделал так, чтобы одно компенсировало другое. Примененный им в данном случае закон, безусловно, был формальным законом правоведов, но Умар не мог поступить иначе, не отказавшись от принципов ислама. Там, где речь шла только о деньгах, он был более чистосердечен. Со временем под тем или иным предлогом дань с христиан в Аэле и на Кипре была увеличена, но он уменьшил сумму до той, которая была определена первоначально. Пророк постановил, что наджранцы в Йемене должны платить по 2 тысячи отрезов ткани ежегодно, каждый стоимостью в 40 дирхемов, и за это гарантировал им право оставаться христианами в своей земле и своих имениях. Умар I нарушил договор, вопиющим образом поправ правосудие, но этому нашли множество оправданий. Он заставил христиан Наджрана вместе с их союзниками-иудеями покинуть Аравию и переселиться в Ирак или Сирию, а их имущество он выкупил у них или отдал другим в обмен на их новые жилища. В основном они селились в Наджране близ Куфы. Их снова обязали платить свой налог в прежнем размере; их глава в Наджране нес ответственность за его выплату и также взимал его с сородичей, обосновавшихся в Сирии. Преемник Умара Усман уменьшил налог на 200 отрезов ткани, а Муавия – еще на 200 отрезов, так как количество наджранцев уменьшилось по причине смерти и перехода в ислам членов общины. Аль-Хаджжадж, однако, снова поднял его на 200 отрезов, потому что, как говорят, он подозревал их в симпатиях к Ибн аль-Ашасу. Затем, когда Умар II пришел к власти, они пожаловались ему на такую обиду, сказав, что их становится все меньше и меньше из-за постоянных войн. На самом деле, по-видимому, их число сократилось с 40 тысяч душ до 4 тысяч. В качестве возмещения он для начала постановил, что их налог не должен строго зависеть от их земельных владений (которые фактически были отняты или, по крайней мере, украдены у них), а должен рассчитываться в зависимости от количества человек после вычета умерших и перешедших в ислам. В соответствии с этим принципом он уменьшил их налог до одной десятой, так как их количество сократилось до одной десятой, и повелел взимать с них только 200 отрезов ткани вместо 2 тысяч или 8 тысяч дирхемов вместо 80 тысяч. Этим поступком он, возможно, хотел в какой-то степени исправить несправедливость, которую причинил им Умар I.

В упомянутом выше письме к Абдулхамиду из Куфы Умар II повелевает наместнику относиться к подданным-немусульманам так же честно и справедливо, не вымогать дань с жестокостью и не взимать ее одинаково с обработанной и необработанной земли. Он запрещает всякие поборы помимо дани, поборы, которые в течение многих лет увеличивались на принадлежавших когда-то Персии территориях: подарки на праздники Навруз и Мехреган, мзда подчиненным чиновникам, плата за свадьбу, печать на документах и айин, то есть в буквальном смысле «таможня», возможно в значении пошлины[150]. Как правило, ни монеты из этих поборов, которыми было легко злоупотребить и трудно контролировать, не доходили до государственной казны, и из-за этого их было еще труднее отменить. Наместники совсем не возражали против того, чтобы люди являлись к ним в Новый год и по другим случаям не с пустыми руками.

Фискальные соображения заставили Умара запретить отчуждение хараджной земли. Он хотел не дать ей перейти во владение освобожденных от налогов мусульман, так как вследствие прекращения выплаты ими дани она соответственно уменьшалась. Но в то же время этим самым он поставил преграду перед крестьянским классом; он защитил налогооблагаемых владельцев от жадности арабских господ, желавших прибрать землю к своим рукам, потому что для первых земля представляла большую важность, чем для вторых, ведь они не обязаны были платить за нее никакой дани. Аналогичным образом в Северо-Западной Германии, например в брауншвейгском Люнебурге, правители по финансовым соображениям противились тому, чтобы крестьянские земли переходили во владение дворян, просто по той причине, что тогда она освобождалась от налогов, но при этом они в то же время невольно спасали крестьянский класс. Умар же оказался не столь успешен. Да и условия на Востоке сложились другие. Там было мало крестьян в привычном для нас смысле слова; даже землевладельцы-неарабы были в основном хозяевами имений или старшинами деревень (дехканами), а феллахи – их крепостными.

Тем не менее при всех остающихся у нас сомнениях в одном по крайней мере можно быть уверенным: относясь к этому халифу со снисходительной насмешкой по примеру Дози, мы попросту садимся в лужу. Возможно, Умар находился под большим влиянием теологических соображений, то есть в данном случае соображений юриспруденции, чем нам хотелось бы. Его щепетильность часто внушала ему парализующие сомнения. Говорят, что однажды он закончил проповедь такими словами: «Я упрекаю вас, но при всем этом отнюдь не считаю, что я в чем-то лучше вас». У него отсутствовало полное сознание своего личного авторитета, которым впечатлил мир его тезка-прадед, но он заботился не только о собственной душе, но и об общественном благе.

Набожность Умара заставила его хорошо исполнять обязанности правителя и действовать прямолинейно в решении трудных задач, присущих его высокому положению.

Конечно, таланты халифа в основном не соответствовали его доброй воле. В качестве главного доказательства его политической неспособности предъявляют то, что он привел государственные финансы в беспорядок, но мы видели, как в действительности обстояли дела в этом вопросе. Если Умар не налагал дани на царства и народы, переходившие в ислам, он тем самым только сдерживал набеги, которые велись ради добычи, но не приносили никаких доходов государству, потому что, прежде чем делить шкуру медведя, его еще нужно было убить. В провинциях, захваченных задолго до Умара, с которых дань взималась по закону завоевателя, например в Ас-Саваде и в Египте, он сохранил историческое право и противодействовал сокращению государственных владений и дохода, а также старался предотвратить то пагубное действие, которое освобождение всех мусульман от обязанности платить дань могло оказать на финансовое состояние халифата. Запрет на злоупотребление подношениями, безусловно, не затронул никого, кроме чиновников, занимавшихся поборами. Самое большее, в чем можно упрекнуть Умара, – это в том, что он обременял государственную казну довольно большими расходами на пожертвования и пожалования, которые он щедро делал из нее или готов был сделать. Но для себя лично он не тратил и не присваивал никаких государственных денег, а также и не проматывал их на походы на Константинополь, в отличие от предшественников. Кроме того, Умар заботился о том, чтобы наместники не пользовались своим положением в первую очередь как возможностью для личного обогащения, и тем самым упадок, который, быть может, стал результатом его реформ, пожалуй, был возмещен в двукратном размере. Нам ни к чему гадать, не является ли утверждение, что при нем государственные деньги испарились в никуда как по мановению волшебной палочки и объем взимаемых налогов внезапно упал, попросту ошибкой; совершенно ясно, что это в корне неверный взгляд. В беспокойное время Абдул-Малика и аль-Хаджжаджа финансы находились в ужасном состоянии, при Умаре II ситуация выправилась. Кроме того, фискальные интересы не единственные в государстве. Кто бы решился отрицать, что Умар отменил отъем детей у берберов или облегчил бремя для наджранцев; что он защищал подданных от чиновников и считал администрацию провинций не просто средством финансовой эксплуатации, а чем-то большим?