– Браво, браво, господин статский советник. Где вы толькобыли раньше со своей дедукцией? Да, это Гвидон. Признаки явного самоубийства: вруках зажат кинжал с буквами БГ, в сердце колотая рана, нанесенная тем жеклинком. Выходит, что я ошибся, неверно определил психологическое устройствоэтого субъекта.

Было видно, что самобичевание дается Глебу Георгиевичу струдом, и Фандорин оценил жест по достоинству.

– Вы не так уж ошиблись, – сказал он. –Очевидно, Гвидон хотел выдать своих товарищей и даже связался с Отделением, нов последний момент проснулась совесть. Такое б-бывает и с предателями.

Пожарский понял, что чиновник возвращает его к давешнемуразговору, и коротко улыбнулся, но тотчас же помрачнел и досадливо обратился кподполковнику Бурляеву:

– Ну где же ваш Мыльников? На него наша последняянадежда. Козырь мертв, Гвидон мертв. Неизвестный, обнаруженный за церковнойоградой в Сомовском тупике, тоже мертв, но если мы установим личность, можетпоявиться новый след.

– Евстратий Павлович поднял всех околоточных, –пробасил Бурляев, – а его агенты сверяют фотокарточку мертвеца по всемнашим картотекам. Если москвич, непременно установим.

– И снова обращаю ваше внимание, Эраст Петрович – впродолжение нашей дискуссии, – взглянул на статского советникаПожарский. – Неизвестный был всего лишь ранен в шею, несмертельно. Однакосоучастники его с собой не взяли, добили выстрелом в висок. Вот каковы ихнравы!

– А может быть, раненый з-застрелился сам, чтобы необременять товарищей? – усомнился Фандорин.

На такое прекраснодушие Глеб Георгиевич только закатилглаза, а полковник Сверчинский привстал и с готовностью предложил:

– Прикажете, господин вице-директор, мне личновозглавить опознание? Я всех московских дворников сгоню, в хвост выстрою. Тутодного Мыльникова и его филеров мало будет.

Уже в который раз за вечер Станислав Филиппович пыталсяпроявить полезную инициативу, но князь упорно не желал обращать на неговнимания. Теперь же вдруг Пожарского будто прорвало:

– А вы молчали бы! – закричал он. – Это вашеведомство отвечает за порядок в городе! Хорош порядок! Вы чем собиралисьзаниматься? Вокзалами? Вот и поезжайте, смотрите там в оба! Бандиты навернякапопытаются вывезти награбленное, и скорее всего в Петербург, чтобы пополнитьпартийную кассу. Смотрите, Сверчинский, если вы и это провалите, я вам припомнювсё сразу! Идите!

Полковник, смертельно побледнев, смерил Пожарского долгимвзглядом и молча направился к двери. За ним опрометью кинулся адъютант, поручикСмольянинов.

Из приемной им навстречу влетел счастливый Мыльников.

– Есть! – крикнул он с порога. – Опознан!Проходил по прошлому году! В картотеке есть! Арсений Николаев Зимин, сынприсяжного поверенного! Мясницкая, собственный дом!

Наступила такая тишина, что было слышно прерывистое дыханиенедоумевающего Евстратия Павловича.

Фандорин отвернулся от князя, потому что боялся, не прочтетли тот в его взоре злорадства. Злорадство не злорадство, но невольноеудовлетворение статский советник испытал, чего, впрочем, сразу же и устыдился.

– Что ж, – размеренным, бесцветным голосомпроизнес Пожарский. – Стало быть, и этот ход привел нас в тупик. Поздравимдруга друга, господа. Мы у разбитого корыта.

Вернувшись домой, Эраст Петрович едва успел сменить сюртукна фрак с белым галстуком, и уже пора было ехать за Эсфирью на Трехсвятскую, взнаменитый на Москве дом Литвинова.

Этот помпезный, мраморный палаццо, выстроенный несколько летназад, будто перенесся на тихую, чинную улочку прямиком из Венеции, разомпотеснив и затенив вековые дворянские особняки с облупленными колоннами иодинаковыми треугольными крышами. Вот и сейчас, в предполуночный час, соседниестроения тонули во тьме, а красавец-дом весь сиял и переливался, похожий насказочный ледяной дворец: роскошный фронтон по самоновейшей американской модеподсвечивался электрическими огнями.

Статский советник был наслышан о богатстве банкираЛитвинова, одного из щедрейших благотворителей, покровителя русских художникови усердного церковного жертвователя, чье недавнее христианство с лихвойискупалось рьяным благочестием. Тем не менее в большом московском свете кмиллионщику относились со снисходительной иронией. Рассказывали анекдот о том,как, получив за помощь сиротам звезду, дававшую права четвертого класса,Литвинов якобы стал говорить знакомым: “Помилуйте, что ж вам язык ломать:„Авессалом Эфраимович“. Называйте меня попросту „ваше превосходительство“.Литвинова принимали и в самых лучших московских домах, но при этом, бывало,говорили шепотом другим гостям, как бы оправдываясь: „Жид крещеный что ворпрощеный“.

Однако войдя в обширный, каррарского мрамора вестибюль, украшенныйхрустальными светильниками, необъятными зеркалами и монументальными полотнамииз русской истории, Эраст Петрович подумал, что, если финансовые делаАвессалома Эфраимовича и дальше будут складываться столь же успешно, неминовать ему баронского титула, и тогда иронический шепоток поутихнет, потомучто люди не просто богатые, а сверхбогатые и титулованные национальнойпринадлежности не имеют.

Величественному лакею, который, несмотря на позднее время,был в раззолоченном камзоле и даже при напудренном парике, Фандорин тольконазвал свое имя, а про цель визита объяснять не пришлось:

– Сию минуту-с, – церемонно поклонился валет, судяпо виду, ранее служивший в великокняжеском дворце, если не того выше. –Барышня сейчас спустятся. Не угодно ли вашему высокородию обождать в диванной?Эрасту Петровичу было не угодно, и лакей поспешно, но при этом умудряясь нетерять величавости, поднялся по белоснежной, сияющей лестнице на второй этаж.Еще через минуту в обратном направлении резиновым мячиком скатился маленький,юркий господин с чрезвычайно подвижным лицом и аккуратным зачесом на лысоватойголове.

– Боже мой, ужасно, ужасно рад, – быстро заговорилон еще с середины лестницы. – Много слышал, причем в самом что ни на естьлестном смысле. Чрезвычайно рад, что у Фирочки столь почтенные знакомства, ато, знаете ли, все какие-то волосатые, в нечищенных сапогах, с грубымиголосами… Это, конечно, у нее по молодости. Я знал, что пройдет. Я, собственно,Литвинов, а вы, господин Фандорин, можете не представляться, особа известная.

Эраста Петровича несколько удивило, что банкир у себя домаво фраке и при звезде – вероятно, тоже куда-то собрался. Но уж во всякомслучае, не на блины к Долгорукому, для этого Авессалому Эфраимовичу нужно былосначала дождаться баронства.