– Такая честь, такая честь для Фирочки попасть наинтимный ужин к его сиятельству. Очень, очень рад. – Банкир уже оказался внепосредственной близости от гостя и протянул ему белую, пухлую ладошку. –Сердечно рад знакомству. У нас по четвергам журфиксы, будем душевно рады васвидеть. Ах, да что журфиксы, приезжайте запросто, когда заблагорассудится. Мы сженой очень поощряем это Фирочкино знакомство.

Последняя фраза своим простодушием повергла статскогосоветника в некоторое смущение. Еще больше он сконфузился, заметив, что дверь,ведущая во внутренние покои первого этажа, приоткрыта, и из-за нее еговнимательно кто-то рассматривает.

Но по лестнице уже спускалась Эсфирь, и одета она была так,что Фандорин разом забыл и о двусмысленности своего положения, и о загадочномсоглядатае.

– Папа, ну что ты снова нацепил эту свою цацку! –грозно крикнула она. – Сними немедленно, а то он подумает, что ты так сней и спать ложишься! На журфикс, поди, уже пригласил? Не вздумай приходить,Эраст. С тебя станется. А-а, – Эсфирь заметила приоткрытую дверь. –Мамочка подглядывает. Не трать зря время, замуж я за него не выйду!

Сразу стало понятно, кто в этих мраморных чертогах главный.Дверь немедленно затворилась, папенька испуганно прикрыл звезду и робко задалвопрос, очень занимавший и Эраста Петровича:

– Фирочка, ты уверена, что к его сиятельству можно втаком наряде?

Мадемуазель Литвинова обтянула короткие черные волосызолотой сеткой, отчего казалось, будто голова упрятана в сверкающий шлем; алаятуника свободного греческого покроя сужалась к талии, перетянутой широкимпарчовым кушаком, а ниже растекалась просторными складками; более же всегопотрясал разрез, опускавшийся чуть не до самой талии, – даже не столькоиз-за своей глубины, сколько из-за очевидного отсутствия лифа и корсета.

– В приглашении сказано: „Дамы вольны выбирать платьепо своему усмотрению“. А что, – с тревогой взглянула Эсфирь наФандорина, – разве мне не идет?

– Очень идет, – обреченно ответил он, предвидяэффект.

Эффект превзошел самые худшие опасения Эраста Петровича.

На блины к генерал-губернатору мужчины пришли хоть и безорденов, но в черных фраках и белых галстуках; дамы – в платьях полуофициальнойбело-серой гаммы. На этом гравюрном фоне наряд Эсфири пламенел, как алая розана несвежем мартовском снегу. Фандорину пришло в голову и еще одно сравнение:птица фламинго, по ошибке залетевшая в курятник.

Поскольку ужин имел статус непринужденного, его сиятельствоеще не выходил, давая гостям возможность свободно общаться друг с другом, нофурор, произведенный спутницей статского советника Фандорина, был так силен,что обычный в подобных обстоятельствах легкий разговор никак не склеивался –пахло если не скандалом, то уж во всяком случае пикантностью, о которой завтрабудет говорить вся Москва.

Женщины рассматривали туалет стриженой девицы, скроенный поновейшей бесстыдной моде, которая пока еще вызывала возмущение даже в Париже, сбрезгливым поджатием губ и жадным блеском в глазах. Мужчины же, неосведомленные о грядущей революции в мире дамской одежды, остолбенело пялилисьна привольное покачивание двух полушарий, едва прикрытых тончайшей тканью. Этозрелище впечатляло куда больше, чем привычная обнаженность дамских плеч и спин.

Эсфирь казалась нисколько не смущенной всеобщим вниманием иразглядывала окружающих с еще более откровенным любопытством.

– Кто это? – спрашивала она статского советникагромким шепотом. – А эта, полногрудая, кто? Один раз звонко воскликнула:

– Господи-боже, ну и кунсткамера!

Эраст Петрович поначалу держался мужественно. Учтивораскланивался со знакомыми, делая вид, что не замечает прицела многочисленныхвзглядов, как невооруженных, так и усиленных лорнетами. Однако когда кчиновнику подошел Фрол Григорьевич Ведищев и шепнул: „Зовут“, – Фандориноправдался перед Эсфирью служебной надобностью и с постыдной скоростьюустремился во внутренние апартаменты губернаторской резиденции, бросив спутницуна произвол судьбы. У самых дверей, устыдившись, обернулся.

Эсфирь отнюдь не выглядела потерянной и дезертира взглядомне провожала. Она стояла напротив выводка дам и со спокойным интересом ихрассматривала, а дамы изо всех сил делали вид, что увлечены непринужденнойбеседой. Кажется, за мадемуазель Литвинову можно было не волноваться.

Долгорукой выслушал отчет чиновника особых поручений с нескрываемымудовольствием, хоть для виду и поохал по поводу казенных денег, впрочем, всеравно предназначавшихся для отправки в Туркестан.

– Не все им по шерстке, – сказал ВладимирАндреевич. – Ишь, умники выискались на Долгорукого валить. Попробуйте-ка сами.Значит, уперся столичный ферт лбом в стенку? Поделом ему, поделом.

Ведищев закончил прикреплять князю тугой крахмальныйворотничок и осторожно присыпал морщинистую шею его сиятельства тальком, чтобне натирало.

– Фролушка, вот тут поправь. – Генерал-губернаторвстал перед зеркалом, повертел головой и указал на неровно сидевший каштановыйпаричок. – Мне, Эраст Петрович, конечно, Храпова не простят. Получил отего величества очень холодное письмо, так что не сегодня-завтра попросят содвора вон. А все-таки очень хотелось бы напоследок камарилье нос утереть.Сунуть им под нос раскрытое дельце: нате, жрите и помните Долгорукого. А, ЭрастПетрович?

Статский советник вздохнул:

– Не могу обещать, Владимир Андреевич. Руки связаны. Ноп-попробую.

– Да, понимаю…

Князь направился к дверям, что вели в залу.

– Что гости? Собрались?

Двери распахнулись как бы сами собой. На пороге Долгорукойостановился, чтобы у присутствующих было время обратить внимание на выходхозяина и должным образом подготовиться.

Окинув взглядом собрание, князь встрепенулся:

– Кто это там в алом? Которая единственная спинойстоит?

– Это моя знакомая, Эсфирь АвессаломовнаЛитвинова, – печально ответил чиновник. – Вы же сами просили…

Долгорукой прищурил дальнозоркие глаза, пожевал губами.

– Фрол, голубчик, слетай-ка в банкетную и поменяйкарточки на столе. Пересади губернатора с супругой подальше, а Эраста Петровичаи его даму перемести, чтобы были справа от меня.

– Как-как? В морду? – недоверчиво переспросилгенерал-губернатор и вдруг быстро-быстро захлопал глазами – только сейчасразглядел, как у соседки расходятся края выреза на платье.

На верхнем конце стола, где сидели самые именитые изприглашенных, от нехорошего слова стало очень тихо.